Протоиерей Александр Шаргунов. “Мир без православной монархии”

Александр Иванович Шаргунов (31 декабря , посёлок Труд №4 , Нагорский район , Кировская область) - священнослужитель Русской православной церкви , митрофорный протоиерей , настоятель московского Храма святителя Николая в Пыжах , глава Комитета «За нравственное возрождение Отечества». Отец писателя Сергея Шаргунова .

Биография

С 1974 года по 1976 год прислуживал в московском храме Рождества Иоанна Предтечи на Пресне . Именно в период пономарства в этом храме, настоятелем которого был протоиерей Николай Ситников, Александр Шаргунов окончательно определил свой дальнейший путь.

В 1976 году, сдав экзамены за 1-й и 2-й классы, был принят в 3-й класс Московской духовной семинарии . По окончании 3-го класса сдал экзамены за 4-й класс и был принят на 1-й курс академии в 1977 году.

27 марта 1977 года был рукоположён в сан диакона , а 21 мая того же года и в сан священника .

В 1978 года под давлением жизненных обстоятельств, прежде всего пастырского служения, перевёлся на заочное обучение. Служил в храме во имя иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радосте» на Большой Ордынке .

С 1 сентября 1989 года - преподаватель Московской духовной академии и семинарии. В эти годы он преподаёт Священное Писание и одновременно занимается активной общественной деятельностью.

1 февраля 1992 года уволен из МДАиС «в связи с пастырским служением». Однако после освобождения от должности ректора епископа Александра (Тимофеева) 1 сентября 1992 года восстановлен в должности преподавателя Священного Писания Нового Завета в Московской духовной академии и семинарии.

Отец Александр регулярно выступал с проповедями на православном радио «Радонеж» , в журнале «Русский Дом» отвечает на письма читателей, является составителем шести сборников «Чудеса Царственных Мучеников», автором многочисленных книг.

Награды

• Орден преподобного Сергия Радонежского III степени (1987)
• Орден святителя Макария Московского III степени (2010)

Напишите отзыв о статье "Шаргунов, Александр Иванович"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Шаргунов, Александр Иванович

Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.

В преддверии канонизации Царя Николая II авторитетный богослов профессор Московской Духовной Академии А. И. Осипов поместил в калужском епархиальном журнале большую статью, отвергающую святость Царя мученика. Такое выступление не может остаться без ответа. Предлагаем читателям беседу журналиста Алексея Николаева с протоиереем Александром Шаргуновым, представляющую собой ответ на тезисы профессора Осипова.

Корр.: В № 8 за 1998 год калужской епархиальной газеты ""Православный христианин"" напечатана статья профессора МДАиС А. И. Осипова. Статья (вернее, интервью, данное М. Дмитруку, корреспонденту газеты ""Трибуна"") называется ""Святой страстотерпец?"" И профессор, и корреспондент стараются убедить читателей в том, что последний русский Император Николай II святым страстотерпцем не является. Что Вы можете сказать по этому поводу?

Прот. Александр: Очень странное впечатление производит эта статья. Бросается в глаза заведомое искажение исторических фактов, клевета на святого праведного Иоанна Кронштадтского, на всю жизнь и смерть Государя, безжалостная клевета на Россию и на русский народ. Статья как бы ""криво сколочена"" — написана некомпетентно, наспех. Она вне реальности научной, исторической; но главное — поразительная нечуткость к явлениям духовной жизни, полное игнорирование реальности духовной.

Конечно, пока святой не прославлен, дискуссия уместна — все сомнения, противоречия, недоразумения должны быть разрешены. Но здесь вместо честного обсуждения мы видим одну предвзятость и искажение очевидных фактов!

Автор бросает вызов Церкви, пытаясь опрокинуть все наши представления о Царе мученике. Можно было бы не обращать внимания на эту публикацию — пожалеть автора за такое помрачение — но агрессивность, оскорбляющая веру Церкви, требует адекватного ответа.

Корр.: В основе многих его доводов лежит странная недобросовестность. ""Даже Комиссия Священного Синода нашей Церкви по канонизации святых, возглавляемая митрополитом Ювеналием, заявила, что, подводя итог изучения государственной и церковной деятельности последнего Императора, не нашла достаточных оснований для его канонизации"", — заявляет проф. Осипов и на этом ставит точку в выводах Комиссии. Однако всем известно, что ""даже Комиссия"" представила Архиерейскому Собору материалы для канонизации Государя как страстотерпца.

Прот. Александр: Любые материалы в пользу канонизации названы в статье ""эпитетами в соответствующих СМИ"". Так ставится клеймо на всех несогласных с точкой зрения проф. Осипова — то есть, на церковных изданиях, выпускаемых по благословению Священноначалия, на радиостанции ""Радонеж"" и т. д.; церковный народ объявляется ""жертвой внушения"" этих ""СМИ""; профессор как бы противопоставляет себя всей Церкви.

Корр.: Согласно проф. Осипову, канонизация святого ""...сопряжена с миром, благоговением и смирением со стороны его чтителей... Посмотрите, — говорит он, — как проходил, например, процесс канонизации святых Игнатия Брянчанинова, Иоанна Кронштадтского, Амвросия Оптинского, Патриарха Тихона... Никто не требовал, не спорил... канонизация проходила единодушно"". Известно, что так было далеко не всегда — в V веке, например, было много противников прославления святителя Иоанна Златоустого...

Прот. Александр: Есть и более близкие к нашему времени примеры. С большими трудностями была связана канонизация преподобного Серафима Саровского. Общеизвестно, что высокие церковные власти были единодушно против этого прославления. Надо сказать, что тогдашние ""опровержения"" святости преподобного Серафима удивительно напоминают то, что мы читаем в статье применительно к Государю. Канонизация состоялась по личному указанию Императора Николая П, написавшего поверх всех опровержений: ""Немедленно прославить"", о чем пророчески предсказывал сам преподобный Серафим: ""Царя, который меня прославит, и я его прославлю"".

Корр.: В интервью странное сочетание: с одной стороны автор упорно игнорирует реальность веры Церкви. Скажем, упомянутое пророчество для него требует доказательств, потому что ""нет его документального подтверждения""...

Прот. Александр: С тем же успехом, заметим, он мог бы отвергать и знаменитую беседу ""О цели христианской жизни"", которая известна нам из таких же воспоминаний, как и пророчество преподобного Серафима о будущем святом Царе. Это путь, по которому пошли католики после П Ватиканского собора, приведший к деканонизации множества православных святых.

Корр.: С другой стороны, требуя от Церкви документальных доказательств святости святых, автор, тем не менее, с удивительной доверчивостью принимает самые сомнительные утверждения, когда речь идет об обратном. Приводит он, например, странную, никому доселе неизвестную цитату из о. Иоанна Кронштадтского (где говорится о ""маловерии и недальновидности Царя""), при этом забывая почему-то о всем известных словах того же святого: ""Если не будет покаяния, Бог отнимет кроткого и благочестивого Царя и попустит бич в лице самозванных и жестоких правителей, которые зальют страну кровью и слезами"".

Прот. Александр: Вот еще один образец подобной ""доверчивости"": ""Один студент натолкнулся на любопытный документ, работая в одном из архивов Германии, — говорит профессор, — если верить этой бумаге, то Николай П был масоном и уничтожал Россию сознательно"". Датирован ""документ"" 1923 годом. Что за документ — опять никому не известно, однако он принимается на веру без каких-либо доказательств: несколькими строками ниже, уже безо всяких ""если"" проф. Осипов ставит жирную точку: ""Принадлежность Царя к ложе все объясняет"". Выводы делаются очень серьезные, так что даже ""канонизация Царя явится подготовкой церковного сознания для принятия антихриста"" и, таким образом, Государь вольно или невольно явится предтечей антихриста. Много было клевет и лжи на Государя, но до такого еще никто из самых лютых его ненавистников никогда не додумывался _ ни до революции, ни после.

Раз пущены в ход уже столь мощные средства, видно, что канонизация Царя поражает в самое сердце врагов Православия. И по тому, как раскручивается эта так называемая дискуссия, можно видеть истинное лицо стоящего за нею.

Корр.: Профессор пугает Церковь зомбированием и при этом явно зомбирует сам, рассчитывая неизвестно на чье доверие. Как бы кувалдой бьет, пытаясь опрокинуть все наши представления о благочестивом Царе мученике. Вот пассаж, достойный разве что ""Московского комсомольца"":

""М. Дмитрук: Я знаю людей, которые... развенчивают последнего Царя. Дескать, он курил, участвовал в сеансах спиритизма, даже имел любовницу — до святости ему далеко. Что это — клеветнические измышления, или реальные факты?

Осипов: Даже это — мелочи перед лицом куда более серьезных фактов...""

Как Вы могли бы это прокомментировать?

Прот. Александр: То, что Царь курил, общеизвестно. К этому факту уверенно присоединены два куда более серьезных обвинения; вывод делается соответственно; журналист спрашивает, правда это или нет? ""Правда или нет — неважно, так как есть более серьезные факты"" _ отвечает А. И. Осипов, лицемерно отмежевываясь от ""клеветнических измышлений"". Тем не менее, клевета прозвучала и не опровергнута, в сознании читателя образ Царя уже замаран: дескать, кто знает?

Между тем, оба утверждения взяты из одного сочинения советского писателя Алексея Толстого, которое в 20-х годах распространялось под видом воспоминаний фрейлины Императрицы А. Вырубовой. Подложность данного опуса давно и убедительно доказана.

Брак Государя был совершенен и идеален — это была как бы икона православной семьи. С первых дней революции Керенским назначена была комиссия, специально исследовавшая жизнь семьи свергнутого Императора. Как пишет архимандрит Константин Зайцев, ""до последнего дня была исследована жизнь Царской Семьи, и до последнего уголка обнажена она, поставленная под стеклянный колпак назойливейшего наблюдения. И что же увидели первыми пылающие злобой, предвкушающие радость бесстыдного разоблачения семейно-интимной нечистоты и национально-политического двурушничества семьи ""Николая Кровавого"" деятели и ставленники революции? Сияющую духовную красоту... Перед этой неизреченной красотой духовно-нравственного облика Царской Семьи склонилась не одна глава из сонма лукавствующих, ее окружавших. То было чудо, быть может, не меньшее, чем то, когда дикие звери, выпущенные для растерзания мучеников, лизали им руки..."" Позже Ленин хотел издать переписку Царя и Царицы, думая найти в ней образцы пошлости и мещанства, но вскоре запретил это издание, потому что все письма потрясали читателя силой верности и чувства.

Корр.: Не забыл Осипов и о личности Григория Распутина...

Прот. Александр: Та же комиссия Временного правительства допрашивала духовника Царской Семьи архиепископа Феофана Полтавского об их отношениях с Распутиным. Высокопреосвященный Феофан со всей категоричностью заявил следующее: ""У меня никогда не было и нет никаких сомнений относительно нравственной чистоты и безукоризненности этих отношений. Я официально об этом заявляю как бывший духовник Государыни. Все отношения у нее сложились и поддерживались исключительно тем, что Григорий Евфимович буквально спасал от смерти своими молитвами жизнь горячо любимого сына, Наследника Цесаревича, в то время как современная научная медицина была бессильна помочь. И если в революционной толпе распространяются иные толки, то это ложь, говорящая только о самой толпе и о тех, кто ее распространяет, но отнюдь не об Александре Феодоровне. Он (Распутин) не был ни лицемером, ни негодяем. Он был истинным человеком Божиим, явившимся из простого народа. Но под влиянием высшего общества, которое не могло понять этого простого человека, произошла ужасная духовная катастрофа, и он пал. Окружение, которое хотело, чтобы это случилось, оставалось равнодушным и считало все происшедшее чем-то несерьезным"".

Высота духовной жизни архиепископа Феофана общеизвестна. Трудно поверить, что он мог заблуждаться по такому вопросу. Именно его точка зрения была принята Комиссией по канонизации.

Трудно поверить, что профессор Осипов мог всего этого не знать. В самом деле, на кого рассчитана эта статья? Неужели на человека, сколько-нибудь мыслящего?

Корр.: А что Вы могли бы сказать по поводу ""более серьезных фактов"", на которые ссылается профессор Осипов вслед за этим пассажем? Говорится о том, что Царю ""было точно известно, кто угрожает России, но... когда Царю говорили об этом... он не принимал никаких решительных действий"", что ""сатанисты-убийцы гуляли на свободе"" и прочее; будто даже по этой причине Великая Княгиня Елизавета Феодоровна и Великий Князь Сергей Александрович ""порвали с Августейшей Семьей все отношения"". ""Наверное, тому, как Ленин жил в ссылке, сейчас позавидовали бы многие"", — говорится далее.

Прот. Александр: Видимо, А. И. Осипову неизвестно, что после убийства Великого Князя Сергия именно Великая Княгиня Елизавета просила Государя помиловать Каляева, но получила отказ. Подобным образом в 1912 году был казнен и Богров, убийца П. Столыпина. Существовали военно-полевые суды. Там, где было явное преступление, была адекватная реакция.

Что же касается Ленина в ссылке, то Ленин, как известно, до апреля 1917 года был никем. Человек, занимающийся историей, должен знать элементарные вещи: был Нечаев, был Каляев, были ""бомбометатели"" и террористы, а Ленин был книжный теоретик, настолько далекий от революционной практики, что даже не поверил сначала сообщению о февральской революции: он решил, что ""немцы врут"".

Революционеры называли Государя ""кровавым""; современные критики — ""слабым"". Им играют на свирели, и они не пляшут; им поют печальные песни, и они не рыдают (ср. Мф. 11, 17). На самом деле люди с такой философией и подготавливали разрушение монархии. Антихристианская позиция соединяет их с теми, кто готовил, вдохновлял и осуществлял разрушение православной монархии.

Корр.: Далее Осипов утверждает, что ""может быть, самое серьезное, что принципиально не позволяет даже ставить вопрос о канонизации Царя Николая II — признание, записанное в его дневнике — то, что он не мог простить генерала Рузского"". Что можно сказать на это?

Прот. Александр: Генерал Рузский, как известно, был Иудой из Иуд. Государь в самое сердце был поражен от того, что генерал Рузский, его подданный, требуя от него отречения, на него кричал. Вспоминая об этом событии, Государь разрыдался. А Рузский потом, приложив руку к Георгиевскому кресту, лжесвидетельствовал перед другим генералом, что это ложь и что он не требовал отречения. Даже предательство генерала Алексеева меркнет перед этим. Здесь уместно было бы вспомнить, наверное, о словах свт. Филарета, митр. Московского ""Люби врагов своих, поражай врагов Отечества, гнушайся врагами Божиими""...

Действительно, в письме к матери Государь пишет: ""Бог дает мне силы всех простить, только генерала Рузского простить не могу"". Это звучит как ""пока еще простить не могу"". Он пишет это с величайшим самообладанием. В бумагах Великой Княгини Ольги мы находим переписанное ею стихотворение С. Бехтеева:

""И у преддверия могилы

Вложи в уста Твоих рабов

Нечеловеческие силы

Молиться кротко за врагов"".

Великая Княжна Ольга писала из Тобольска: ""Отец просит передать всем тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за него, так как он всех простил, и за всех молится, чтобы не мстили за себя, чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но что не зло победит зло, а только любовь"". В этих словах _ духовная высота, с которой не только пророчески прозревается будущее мира, но которая свидетельствует о совершенной причастности святого Царя крестной Христовой любви.

Корр.: Также профессор ""разоблачает"" свидетельства о чудесах, опубликованные множеством православных изданий по всей России, прозвучавшие по радио ""Радонеж"" и напечатанные в трех сборниках под Вашей редакцией.

Прот. Александр: Сейчас, кстати, готовится к выпуску четвертая книга о чудесах. Мы постоянно получаем такое множество писем на эту тему, что это, видимо, будет уже не брошюра, как предыдущие сборники, а солидный том.

Все сочинение Осипова построено по принципу ""с больной головы на здоровую"". Автор начинает беседу с обвинения всех почитателей Царя в том, что они ""не имеют никакого представления ни о том, что такое христианская святость, ни — что означает церковная канонизация"". Однако самый главный вывод, к которому невольно приходишь после чтения интервью — именно для него нет реальности святости. Называть белое черным может только человек, лишенный зрения. Не видя духовной реальности, иные богословы занимаются обсуждением различных ее описаний — так слепец с чужих слов может говорить о живописи, а глухой — о музыке. Объективная истина при этом превращается в набор абстрактных формулировок. Искусно комбинируя умозаключения, можно обосновать все, что угодно — типичный адвокатский прием, широко распространенный в судебной практике.

Вы упомянули о ""разоблачении"" чудес, явленных по молитвам Царственных мучеников. В начале Осипов предупреждает о ""ложных знамениях и чудесах"" (Мф. 24, 24), которые будут, по слову Спасителя, в конце истории. Затем напоминает, что ""истинные чудеса совершались и через посредство совсем несвятых, грешных, даже через животных (помните библейский случай с ослицей Валаама?)"". ""Чудеса совершаются и в неправославной среде, и до настоящего времени. Но, и это самое важное, такие чудеса сами по себе совсем не означают истинности веры и святости тех (человека, или Церкви, или религии), через кого они совершаются"".

Все это, действительно, так. Однако манипулирование истинными понятиями еще не создает истинной реальности. Нет такой мысли, которую не мог бы подделать сатана, только дух Истины подделать нельзя. Кто будет спорить с тем, что единственный критерий подлинности чудес _ приводит ли чудо ко Христу и к Церкви, к подлинной жизни, или нет. Мы имеем множество свидетельств, когда люди, настроенные индифферентно или даже враждебно по отношению к вере и к Царю Николаю II, вследствие чуда по молитвам Царственных мучеников обращались к Богу, начинали жить христианской жизнью. Есть немало писем, отмеченных подлинностью, которая всегда узнается верующим сердцем, где рассказывается не только о помощи в безысходной беде или исцелении от неизлечимой болезни, но и о том, что сопутствовало этим чудесам: прикосновение к вечной жизни. И это, в конце концов, всегда самое главное чудо. Церковь — не знание ""о Христе"", а знание Христа, и потому знание Его святых: ""И знаю Моих, и Мои знают Меня, как знает Меня Отец и Я знаю Отца"" (Ин. 10, 14-15).

Корр.: То, что Царь мученик уже прославлен Русской Зарубежной Церковью, для проф. Осипова ровно ничего не значит: он слово в слово повторяет аргументы коммунистической прессы 1981 года: ""Так называемая Русская Зарубежная Церковь совершила этот акт по чисто политическим мотивам""...

Прот. Александр: Почему, между прочим, Русская Зарубежная Церковь у него ""так называемая""? Какою властью он отменяет ее право быть благодатной Церковью? Известны трудности отношений Московской Патриархии с РПЦЗ и неоднократно предпринимавшиеся усилия нашего Священноначалия восстановить нарушенное единство. Как бы ни критиковались отдельные ошибки зарубежных иерархов, никто до сих пор не смел оспаривать ее благодатность. А бескомпромиссная ее позиция по многим актуальным церковным вопросам была в течение многих лет неоспоримой поддержкой для многих православных в России. Так же как благоуханное мироточение от Иверской Монреальской иконы Божией Матери, начавшееся сразу после прославления Зарубежной Церковью Царственных мучеников, или явление великого чудотворца наших дней святителя Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского, много писавшего о необходимости прославления Царственных мучеников.

Все знают, каким широким народным почитанием окружено имя Царя Николая II в Сербской Православной Церкви. Царь мученик уже прославлен как местночтимый святой в ряде епархий Русской Православной Церкви: Владивостокской, Екатеринбургской, Луганской. Однако профессор делает вид, что всего этого не существует. Собственный авторитет для него выше всего, и он вполне уверен, что ему удастся убедить всех провести деканонизацию Царя мученика.

Корр.: Многие близкие к нашему времени великие праведники, уже причисленные Церковью к лику святых, при своей жизни называли Царя Николая II святым мучеником. Среди них упоминавшийся Вами святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский, сербский святитель Николай Велимирович, преподобный Нектарий Оптинский, преподобный Кукша Одесский, преподобный Варнава Гефсиманский. Само по себе это поразительный факт. Мы не говорим уже об упоминавшемся пророчестве преподобного Серафима Саровского: ""Тот Царь, который меня прославит, и я его прославлю"".

Прот. Александр: Также и схиархимандрит Сергий (протоиерей Митрофан Сребрянский), духовник преподобномученицы Великой Княгини Елизаветы, материалы к канонизации которого уже собраны, свидетельствует своей священнической совестью перед Крестом и Евангелием о пророческом объяснении преподобномученицей Елизаветой видения, бывшего ему накануне Февральской революции перед служением Божественной Литургии: белые лилии, покрывающие портрет Царицы Александры Феодоровны означают, что кончина ее будет покрыта славой святого мученичества. Казалось бы, эти свидетельства из области духовной реальности должны были бы хотя бы заставить призадуматься любого, самого предубежденного человека — но только не профессора Осипова, который с непререкаемостью папы Римского настаивает на своем.

Корр.: Профессор пугает, будто в случае канонизации Царя произойдет раскол в Церкви. Выдавая желаемое им за действительное, говорит, например, что ""половина учащих и учащихся в Московской духовной академии не согласны с канонизацией Царя"". Откуда у Осипова такие сведения?

Прот. Александр: На самом деле, несмотря на все бесконечные ""просветительские беседы"" профессора на данную тему, которые он проводит от абитуриентов до выпускников, картина в духовных школах и во всей Русской Православной Церкви совершенно иная. Она похожа, скорее, на то, что произошло на Епархиальном собрании духовенства Московской области в прошлом году. Митрополит Ювеналий задал вопрос, как священники относятся к возможности прославления Царя Николая II: из шестисот священнослужителей только у двадцати были по этому поводу какие-то сомнения, остальные пятьсот восемьдесят за _ канонизацию.

Да, в некоторых храмах уже висят иконы Царя мученика, уже совершаются ему молебны, как констатирует Комиссия по канонизации, потому что Царь уже прославлен частью Православной Церкви, потому что иконы его и даже фотографии источают благодать. Известны, например, многочисленные случаи благоуханного мироточения икон и фотографий Царя. Помимо свидетельств простых верующих, имеются документально описанные случаи мироточения: например, в Комиссию по канонизации был представлен об этом официальный рапорт от благочинного г. Воскресенска Московской области.

Разве не с такого народного почитания начиналось прославление преподобного Серафима Саровского, святителя Иоасафа Белгородского и многих других святых? Соборы, как правило, утверждают ту веру, которую исповедует хранитель благочестия _ православный народ, который, как мы видим, неотделим от своих святых. Но если авторитет отдельных Церквей, уже прославивших Царя, для профессора Осипова — ничто, если суждения святых не имеют для него веса, стоит ли удивляться тому, что он объявляет лжецами и находящимися в прелести такое количество людей?

Сейчас много пишут о ""протестантизме восточного обряда"" _ неообновленцах. В своей ненависти к Царю выступление профессора более всего напоминает передачи скандально известного обновленческого радио ""София"". Видимо, не случайно, что именно проф. Осипов занял ""особую позицию"" в богословском обсуждении деятельности неообновленцев. Подобное упорство в данном вопросе проявляет разве что диакон Андрей Кураев, которого многие считают почему-то противником обновленчества, думая, что он покаялся в своих прежних клеветах на Государя. Как и проф. Осипов, он по-прежнему считает непременным долгом на различных богословских конференциях и встречах заниматься этим странным ""просветительством"". Это фантастическое ""богословие"" _ по существу протестантский рационализм, выдаваемый за Православие.

Корр.: То же невидение духовной реальности обнаруживается у профессора Осипова, когда он рассуждает о месте Царя мученика в судьбах России и Русской Православной Церкви. ""Бывший Царь, — настойчиво повторяет он, — пострадал не как христианский мученик, а как политический деятель... Убийство произошло по совершенно понятным причинам: убийцы боялись реставрации монархической власти"". Характерно, что он сравнивает Царя Николая II преподобными Антонием и Феодосием, Сергием и Серафимом, а не с благоверными Великими Князьями, в то время как Царь Николай П не был ни монахом, ни священником.

Прот. Александр: Да, Государь прославляется прежде всего как мученик христианского долга. Церковь не канонизирует никакой политики, но Царская власть — особое христианское служение Помазанника Божия, призванного к защите Церкви и православной государственности. И потому она, как пишут святой Феофан Затворник и святой праведный Иоанн Кронштадтский, — то удерживающее, которое замедляет явление антихриста. В истории, как мы знаем, раскрывается параллельно две тайны: тайна благочестия и тайна беззакония, растут одновременно плевелы и пшеница. Правление и порядки, построенные не на христианских началах, будут благоприятны для раскрытия устремлений антихриста. Это не обязательно должен быть тоталитаризм, это могут быть республики и демократии с их принципом плюрализма, все более утверждающим равенство добра и зла. Антихристу важно, чтобы такие порядки были всюду. И потому революция в России имела исключительное духовное значение для всего мира. Все силы зла были напряжены здесь, все средства были хороши, чтобы свалить Царя, а цель, которая стояла за этим, была одна: разрушить Церковь и погубить каждого из ее членов, поставив их перед страшным выбором отступничества или мученичества.

А для профессора Осипова все это, оказывается, только ""политика"". На самом деле те, кто не видят этой духовной реальности, сознательно или подсознательно занимаются политикой. Ибо, согласно пророчеству святых отцов, политика и мистика по мере приближения конца истории все теснее переплетаются (свт. Иоанн Златоуст, блаж. Августин, блаж. Феодорит, блаж. Феофилакт). И антихрист будет, как известно, не только главный лжемистик, но и политик номер один. Для нас важнее знать, из какого ""неполитического источника"", как говорил Паскаль, исходит политика. Власть _ власть до тех пор, пока она хранит свое мистическое основание. Революция, государственный переворот — всегда отвержение мистичности, таинственности власти, того, что она от Бога. Все на самом деле переворачивается, все делается наоборот. Политическая ясность там, где нет мистики, вместо мистики — мистификация. И эта мистификация может оказаться сколь угодно грандиозной. Вследствие невидения духовной реальности.

Корр.: С одной стороны — исторический факт, что в правление Государя Николая II произошел небывалый расцвет России. С другой _ надо быть абсолютно слепым или нарочно закрывать глаза, чтобы не видеть силы разрушения, активно действовавшие задолго до этого. Как будто не было до последнего царствования нигилистов, как будто уже в программе декабристов не было обязательным пунктом уничтожение Царского рода и в дальнейшем не подвергалась жизнь Царей каждодневной опасности от террористов. Как будто не пророчествовали святые Игнатий Брянчанинов и Феофан Затворник о скорой и страшной катастрофе за грехи русского народа.

Прот. Александр: Невидение духовной реальности, неразличение добра и зла приводят к смешению всех понятий. ""Получив в наследие величайшую державу мира, Николай II оставил ее униженной и разоренной"", — говорит Осипов. Однако известно, что Государь не только получил в наследие величайшую державу мира, но именно в его правление Россия достигла наивысшего расцвета и наивысшей свободы. Однако, как глубоко и точно отметил архимандрит Константин Зайцев, ""это были последние всплески громадной, но упадающей духовной волны, которая в свое время подняла из ничего Русскую землю и дала ей постепенно неслыханное величие и славу"".

В том-то и заключалась трагедия, что со все большей силой являлся соблазн следовать по пути Европы с ее освобождением от всех ""пут"", препятствующих достижению еще большего расцвета и еще большей свободы. ""В этой устремленности к гражданской свободе, _ пишет далее о. Константин, — русский человек все более терял способность и готовность свободного подчинения данной Богом власти, и разумная свобода превращалась в сознании русских людей в освобождение от духовной дисциплины, в охлаждение к Церкви, в неуважение к Царю. Царь становился, с гражданским расцветом России, духовно-психологически лишним. Свободной России он становился ненужным. Чем ближе к престолу, чем выше по лестнице культуры, благосостояния, умственного развития — тем разительнее становилась духовная пропасть, раскрывавшаяся между Царем и его подданными. Только этим можно вообще объяснить факт той устрашающей пустоты, которая образовалась вокруг Царя с момента революции"". Требование отречения было ""острым проявлением того психологического ощущения ненужности Царя, которое охватывало Россию. Каждый действовал по своей логике и имел свое понимание того, что нужно для спасения и благоденствия России. Тут могло быть много и ума, и даже государственной мудрости. Но того мистического трепета перед Царской властью и той религиозной уверенности, что Царь-Помазанник несет с собой благодать Божию, от которой нельзя отпихиваться, заменяя ее своими домыслами, уже не было, это исчезло"" — как еще раньше исчезло во всем остальном мире.

В этом смысле позиция профессора Осипова не представляет собой ничего оригинального. Для православного верующего человека понятно, что причиной последующего крушения России были именно ""измена и трусость и обман"" по отношению к крестному целованию на верность Помазаннику Божию. Вместо Помазанника Божия Россия получила помазанников сатанинских. Все перевернулось, все тут же смело. Всякие попытки удержать распад были напрасны: даже либерал В. Набоков вынужден был констатировать, что как только восторжествовали полная законность и справедливость, о которых мечтали либералы, тут-то и началось самое страшное кровавое беззаконие.

Вслед за дьяконом А. Кураевым, кощунственно писавшим, что ""на совести Государя кровь последующих миллионов жертв, миллионы растленных атеизмом"", профессор Осипов утверждает, что по вине Государя наша страна превратилась в ""главный оплот атеизма в мире"". Как странно и дико звучит здесь интерпретация ответственности одного человека за грехи других людей. В каждом катаклизме, говорим мы, есть репетиция конца света. Князь мира сего возымеет такую силу, что ""Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?"" — но неужели немногие, верные до конца, будут обвинены за всеобщую апостасию? Разве нужно доказывать, что Царь может приближаться к святости Самого Христа, однако отступление вокруг него может быть сколь угодно великим, так что весь народ, считавшийся богоизбранным, будет кричать: ""распни, распни его!""

Государь Николай II разделил Голгофу своего народа. Вот почему его прославление нашей Церковью не может быть отделено от прославления новых мучеников и исповедников Российских.

Корр.: Об отречении Государя Осипов пишет, что ""капитан первым бросил тонущий корабль, окончательно обрекая его на гибель""...

Прот. Александр: В то время, добавим, как вся команда требовала от капитана направить корабль на скалы.

Вот тайна отречения от престола последнего святого Царя, которое постоянно ставят ему в вину: для него не было разницы между долгом христианина, исполняющего заповеди Божии, и долгом Государя. Когда в силу страшных обстоятельств (""кругом измена, трусость и обман"") стало ясно, что он не может исполнять свой долг Царского служения по всем требованиям христианской совести, он безропотно, как Христос в Гефсимании, принял волю Божию о себе и о России. Нам иногда кажется, в активности проявляется воля, характер человека. Но требуется несравненно большее мужество, чтобы тот, кто ""не напрасно носит меч"", принял повеление Божие ""не противиться злому"", когда Бог открывает, что иного пути нет. А политик, которым движет только инстинкт власти и жажда ее сохранить во что бы то ни стало, по существу очень слабый человек.

Заслуга Государя Николая II в том, что он осуществил тайну истории как тайну воли Божией. Чтобы понять, почему Государь отрекся от престола, недостаточно распознавания темных сил, действующих в истории, — требуется вера в Промысел Божий. Подвиг мученичества, святости заключается в полном отвержении себя, в совершенном предании себя в волю Божию. Жертвенным подвигом святых Царственных мучеников и всех новых мучеников и исповедников Российских навсегда прославилась православная монархия и христианская власть. Но одновременно они, как и древние мученики, показали относительность всякой земной власти. Монархический институт власти, идеальный в одних случаях и всегда остающийся как идеал, может оказаться неадекватным в других. Возникает вопрос удержания или достижения наиболее подходящих форм власти средствами, которые не могут считаться законными. Это не столько теория, сколько необходимость принимать в расчет человеческое безумие. Очередной ""пробный шар"" типа Георгия Гогенцоллерна _ свежий тому пример.

Святой Григорий Нисский в IV веке писал о неправедной, фальшиво-религиозной власти, которая будет делать абстракцией всякое добро, чтобы дойти до крайнего предела зла. Церковь не имеет права утверждать абстрактную власть, украшенную крестом, потому что служение Церкви — в проповеди Креста, который является Божией силой и нашим спасением. Без двух главных составляющих православной монархии — нравственности и государственности, без истинного понимания Церковью значения православной монархии в истории, ожидание нового Царя земного будет путем установления симфонии антигосударства и антицеркви в лице антихриста.

Корр.: В свете сказанного как Вы оцениваете рассуждения Осипова о ""единстве нашего народа"", которому, по его словам, угрожает канонизация Царственных мучеников?

Прот. Александр: Здесь то же неразличение истинных и ложных ценностей. Неужели профессора страшит тот меч и то разделение, которые принес на землю Христос? Снова перед нами тот же по существу атеистический, языческий подход, где национальное выше христианского, вариант ""розового христианства"" (по точному выражению К. Леонтьева), крестоборчество, ничего не имеющего общего с Православием. Кто мы — ""сверхнация"", не имеющая ""комплекса виновности"", который, как говорит Осипов, ""особенно сильно парализует дух народа"", — мы не нуждаемся в покаянии, и для нас клятвопреступление — ничто? Или мы народ, о котором святой праведный Иоанн Кронштадтский предсказывал, что ""если не будет в нем покаяния, то Бог отнимет от него кроткого и благочестивого Царя и попустит бич в лице самозванных и жестоких правителей, которые зальют нашу землю слезами и кровью""?

Корр.: Узнав о убийстве Царской Семьи, святитель Тихон, Патриарх Московский, с церковного амвона свидетельствовал: ""На днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший Государь Император Николай Александрович... и высшее наше правительство — исполнительный комитет — одобрил это и признал законным. Но наша христианская совесть, руководясь Словом Божиим, не может согласиться с этим. Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его"" По логике профессора Осипова получается, что призыв Святителя также несет в себе некий ""комплекс виновности"" и ничего более?

Прот. Александр: В своем послании ко дню 75-летия убиения Царской Семьи Святейший Патриарх Алексий П, процитировав приведенные Вами слова святителя Тихона, далее говорит:

""Грех цареубийства, происшедшего при равнодушии граждан России, народом нашим не раскаян. Будучи преступлением и Божеского, и человеческого закона, этот грех лежит тяжелейшим грузом на душе народа, на его нравственном самосознании. И сегодня мы, от лица всей Церкви, от лица всех ее чад — усопших и ныне живущих — приносим перед Богом и людьми покаяние за этот грех. Прости нас, Господи!

Покаяние в грехе, совершенном нашими предками, должно стать для нас еще одним знаменем единства. Пусть нынешняя скорбная дата соединит нас в молитве с Русской Зарубежной Церковью, возродить духовное общение с которой в верности духу Христову мы искренне стремимся"".

С этой точки зрения, эта канонизация цементирует нацию — в ней духовное объединяющее начало. Прославление Царя будет победой над темными антихристианскими силами, победившими Россию в 1917 году. Пусть в небольшой части народа, но победой. Канонизация отгонит бесов от России. И от Церкви.

Со страшной периодичностью и все чаще СМИ сообщают об убийствах священнослужителей в нашей стране. В последние годы их было несколько десятков. Следует отметить, что далеко не о всех из них оповещают СМИ, даже церковные. Тем более, если это не убийство, а просто жестокое избиение.

В июле 2013 года был избит молодой священник кемеровского храма великомученика и целителя Пантелеимона. Отец Игорь Котельников поздно вечером возвращался домой. У подъезда его встретили двое пьяных мужчин, которые привязались к нему с насмешками над Христом и над Церковью, а затем бросились избивать.

Отца Игоря доставили в больницу с сотрясением мозга и переломом ноги в двух местах. Не вызывает сомнения, что осатаневшие преступники не остановились бы и перед убийством. Для средств массовой информации - это ничего не значащее событие. А если бы они и обратили на него внимание, то вследствие «обыденности», наверняка, отнесли бы его к преступлению, совершенному «на бытовой почве».

Более всего ужасает эта «обыденность» и «обыкновенность». Среди множества подобных преступлений вспоминается убийство подмосковного священника Александра Филиппова, совершенное в 2009 году. Мне приходилось тогда говорить, что его убийство - образ того, что происходит сегодня с нашей Россией. И с нашей Церковью. И предупреждение - не только Церкви, не только государственной власти, но всем людям. Выстрел прямо в сердце за замечание совершавшим скотство посреди улицы. Это символ того, где мы находимся.

Поразительная подробность: отец Александр, можно сказать, окормлял приход воина-мученика Евгения Родионова. Его храм - рядом с тем местом, где погребены честные останки почитаемого всей Православной Церковью исповедника. Как воин Евгений голову свою положил за веру, не сняв крестильного крестика, так отец Александр принял смерть за заповедь Божию, за верность своему долгу. Так научился он у воина Евгения любви ко Христу.

Наступают времена, когда исполнение заповеди Божией, как и исповедание веры, может стоить жизни. Мы часто вспоминаем слова подвижника IV века преподобного Антония Великого: «Будет время, когда скажут: ты безумствуешь, потому что не хочешь принимать участия в общем безумии. Но мы заставим тебя быть как все».

Что же мы ждем? Когда это время наступит в масштабах, превосходящих то, что мы пережили в минувшем веке?

Десятки священников были убиты за последние несколько лет в стране, пережившей небывалые в истории гонения на Церковь. За несколько дней до убийства отца Александра был застрелен в храме священник-просветитель Даниил Сысоев. Эти преступления должны были, наконец, всколыхнуть всю Церковь, весь народ, должны были заставить власть принять неотложные решительные меры по защите нравственности и порядка. Государственная Дума должна была собраться на экстренное совещание и поставить предел покровительству преступникам и беззащитности своих граждан. Ничего этого не произошло.

Церковь же призывается к мужеству, которое явили новые мученики коммунистических гонений и новые мученики наших дней. Вдохновиться новой святостью, которую они показали нам сейчас. Только что глумившийся над стыдом и совестью готов осквернить святыню Церкви и убить того, кто защищает ее.

Сегодня особое слово Господа обращено к священникам. Так ли уж надо нам рисковать заступаться за женщин, детей, стариков? Может быть, лучше не высовываться, в ожидании пока пройдет буря, не обязательно же она должна погубить всех? «А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит» (Ин. 10: 12). Час опасности - час истины. Лжепастырь - тот, кто наемник, кто ищет своего. «Из вас самих, - говорит апостол, - выйдут волки лютые, не щадящие стада» (Деян. 20: 29-30). Или готовые иногда выть с волками. Во всяком случае они не рискуют своей жизнью. Прежде всего им надо спасти себя - от земных угроз.

«Пастырь добрый душу свою полагает за овцы». Только вдумайтесь. Пастырь (пастух) умирает, чтобы спасти своих овец. Если пастух умрет, он не может защитить своих овец. Так рассуждает не знающий Бога мир и лжепастыри. Христос говорит, что Своею смертью спасает нас. Его смерть - высшее приношение любви за нас. Нет больше той любви, чем кто душу свою полагает за овцы.

А мы? Будем ли мы сохранять нашу жизнь и нашу смерть для себя? Никому не уйти от смерти - для кого принесем мы в жертву нашу смерть? Кого мы любим так, чтобы сделаться способными на этот высший дар? «Аз есмь пастырь добрый, - говорит Христос, - и знаю Моих, и Мои знают Меня». В отличие от наемника, для которого овцы не значат ничего - люди, все люди драгоценны в очах Христовых - так что Он готов жизнь Свою отдать за каждого из них. Он знает каждого из нас лично, по имени. Сохранилась надгробная надпись II века некоего Аверкия: «Я ученик святого Пастыря, у Которого большие глаза. Его взор достигает всех мест».

У нашего Господа большие глаза. Ничто не может сокрыться от Него. Из Его стада мы видим только малую часть, только малое стадо, а на самом деле - это, как открывает Апокалипсис, бесчисленный сонм праведников в белых одеждах, с пальмовыми ветвями победы в руках.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Мы вошли в Святой и Великий Пост. Православные христиане призываются воздерживаться от вкушения мяса, молока, яиц и рыбы и довольствоваться простой пищей.

По официальной статистике, несмотря на все недавние разорительные бури истории, в России считают себя принадлежащими к Православной Церкви десятки миллионов людей. Все ли православные христиане постятся? Еще в начале века, когда вера была жива и церковные обычаи свято хранились, все постились. Дети постились, мужчины, женщины, все. Даже если кто заболевал, не решался нарушить пост. Во времена, когда все постились, как читаем мы у Ивана Шмелева в книге "Лето Господне", на рынках невозможно было увидеть мясо от Чистого понедельника и даже раньше - от начала Сырной седмицы до Великой Субботы.

Сейчас в России все совершенно изменилось. Люди в большинстве своем забыли прежние обычаи. Они забыли о голоде, который был в двадцатые годы в Поволжье, в тридцатые - на Украине, а в войну - везде, когда все вынуждены были поститься. И сейчас тысячи и миллионы людей недоедают - не только где-нибудь в Африке или в Азии, но в России, которая когда-то кормила хлебом всю Европу.

Но "невольник - не богомольник". Пока не станет вольным в России Пост, который предлагает Господь, ничего не изменится. Посмотрите сами на это, хотя бы с практической точки зрения. Если бы Россия, за исключением настоящих больных, постилась Великим Постом и в другие постные дни, не было бы такого недостатка в мясных продуктах, какой мы имеем теперь. Так что Пост полезен и необходим не только с религиозной точки зрения, но и с социально-экономической. Вы, конечно, скажете, что России это вряд ли поможет, слишком разорено все сельское хозяйство за годы "перестройки". Да, действительно, даже в этой сфере все обстоит гораздо серьезней. Но это "гораздо серьезней" означает, на самом деле, только то, что Пост имеет духовное измерение. А разрушение главного, духовного в жизни приводит неизбежно, рано или поздно, к распаду во всех ее сферах. Пост восстанавливает истинный порядок жизни: если первое будет на первом месте, то и все остальное будет на своем месте. Но для этого Пост должен быть подлинным, духовным постом.

Прежде, чем говорить о том, каким должен быть Пост, скажем о том, каким он не должен быть, и задумаемся, почему мир отказался от Поста.

Отношением к Посту определяется, что собой представляет человек. Когда вообще появился пост? Пост появился, когда появился человек. Святитель Василий Великий называет пост столь же древним, как сам человек. Если мы откроем Библию, книгу Бытия, мы увидим, что не человек, а Бог установил пост. Первая заповедь, данная человеку, Адаму и Еве, была заповедь о посте. Эту заповедь человек не сохранил, пост был нарушен. Адам и Ева нарушили пост и были изгнаны из рая.

Мир, живущий без Бога, не знает воздержания и все менее хочет знать о нем. Современный человек усваивает почти с рождения философию "немедленного наслаждения" и "сиюминутного успеха". Новая философия так называемого "правильного мышления", с которой человек вступает в новый век, культура "new age" гордо утверждают, что человек призван к свободной жизни: "Всякое ограничение - нравственное или религиозное - есть искажение природы человека". И только тогда, говорят они, человек становится самим собою, раскрывает себя в полноте, когда свободно делает все, что хочет. Этот откровенный сатанизм, из которого явится "человек беззакония", конечно, исповедуют не все, но через массовую (точно так же, как через утонченную) культуру, через школьное и университетское образование, через средства информации, телевидение, с помощью мощной финансовой и уже все чаще государственной поддержки, такая атмосфера создается везде в мире. Православные христиане могут ощутить, как велико противостояние сегодняшнего мира посту и как важно их свидетельство миру о самом главном.

Несколько слов о ложном посте. Мы не будем касаться здесь оздоровительных диет, лечения голодом, и тому подобного. Мы будем говорить о "темной" духовности древних и самых современных лжерелигий, которые ложно учат о Боге и человеке. Материя, тело, представляются им злым началом, и потому смысл духовной жизни, говорят они, заключается в том, чтобы преодолеть тело и таким образом сделать свободной душу. Для них не имеет значения, как это достигается: неумеренным аскетизмом или безудержным развратом, поскольку тело не имеет значения. Отвержение тайны Воплощения Божия и Воскресения Христова и растлевающий душу пост основаны на одной и той же лжи, в них одни и те же "сатанинские глубины", о которых говорит Апокалипсис.

Поскольку вследствие поста тело человека - эта завеса, отделяющая его душу от мира невидимого, - утончается, делается как бы более прозрачной, требуется соблюдение меры аскезы и для православного христианина. "Неумеренный пост более вреден, чем несоблюдение поста", - говорит преподобный Исаак Сирин. Почему? Потому что для неочищенной покаянием души невидимый мир, к которому она прикасается постом, не может быть светлым. Откровение Божие свидетельствует, что после отпадения человека от Бога, после того, как он попал под власть темных сил, Господь, спасая его от окончательной гибели, облек его в "кожаные ризы", в отделяющую от ангельского и демонического мира плотяность. Чтобы не растлили человека падшие духи до конца, не свели его полностью с ума, дана ему после изгнания из рая эта спасительная завеса.

Небо закрыто от нас, и ад закрыт, мы живем на земле, где возвращение к истинной жизни может быть только через послушание Богу. Пост - заповедь Божия, а все, что заповедует Бог, - для блага человека. В мире, лежащем во зле, без соблюдения поста человек погружается в животное состояние. "Человек в чести сый и не уразуме, уподобися скотом несмысленным и приложися им", - говорит псалом. В таком состоянии он не может сознательно сопротивляться злу, над ним властвуют бесы.

"Сей же род изгоняется только молитвою и постом" (Мф. 17, 21), - говорит о власти темных сил над человеком Христос. Пост - оружие, очень мощное оружие в сражении с духами зла.

Кто соблюдает сегодня Великий Пост? Только Православная Церковь. У католиков Пост чисто символический; обязательны для Поста лишь два дня в году: так называемая "Пепельная Среда" (начало Поста) и Великая Пятница. О протестантах и говорить нечего. Не касаясь глубины тайн веры, на основании одного только этого факта можно сделать вывод, что католики и протестанты, по существу, разоружены. А без оружия на войне приходится либо спасаться бегством, либо сдаваться в плен. К великому сожалению, под влиянием инославного и безбожного мира и в православных странах, таких, например, как Греция, все меньше можно встретить людей, которые соблюдают Великий Пост. Хотя, казалось бы, в условиях такого окружения все должно быть наоборот.

Итак, подведем итоги. Каким же должен быть наш Пост, чтобы стать, как говорят святые отцы, лекарством для души и тела? Снова и снова мы слышим в храме пение и чтение Постной Триоди о том, что Пост наш тогда только святой, когда он не ограничивается воздержанием от скоромной пищи, но является воздержанием от зла. Христиане должны поститься от лжи, от злословия, от скупости и жадности, от зависти, от ненависти, от развращенности, от всякого зла. Пост, который ограничивается воздержанием от определенной пищи, но сопровождается грехами и пороками, - не христианский пост. Лучше сказать, это диавольский пост, потому что даже диавол постится строгим постом, ничего не вкушая, но весь исполнен зла.

Мы все это знаем, но сегодня Церковь предостерегает нас от особой опасности, которая среди православных церковных людей угрожает, может быть, очень немногим, но и ради немногих об этой опасности должно быть сказано прежде всего. Хотя бы для того, чтобы это не перешло ко многим. Чтобы мы с вами не растворились, потому что в этом предмете, как в фокусе, сводится все, о чем у нас шла ранее речь, и все зло мира входит через него сразу во все дома. Рассудите сами, какая польза человеку поститься от мяса в течение поста и тут же включать телевизор и пожирать глазами всякую нечистоту: как тот блудный сын, садиться за один стол с грязными, шумно чавкающими свиньями, быть участником бесовской трапезы.

Дорогие братья и сестры!

Все заповеди Божии - постные: "не убивай", "не кради", "не блуди"; все они говорят: "не вкушай". И в то же время все они означают: "люби"; во всех них сокрыто: "вкушай". Смысл Поста, как говорят святые отцы, - не воздержание, а именно вкушение. В том, чтобы мы вкусили, что благ Господь. Будем питаться словом Божиим, ибо "не хлебом единым жив человек", - молитвой, которая соединяет человека с Богом: Самим Христом Богом, вкушением Его Пречистой Плоти и Крови. Истинный Пост заканчивается пасхальным "пиром веры".

Святые отцы говорят нам о том, что дары, которые получает человек через Пост, неисчислимы . Пост делает человека сильным, решительным и мужественным перед людьми и бесами. Пост делает человека великодушным, кротким, милосердным, послушным истине, любящим правду. "Время веселое Поста" - для всех, кто ненавидит зло и вступает с ним Постом в сражение.

С самых первых дней Великого Поста и до конца его Церковь молитвами Триоди снова и снова ставит нас перед великими примерами. Постом Моисей удостоился принять заповеди из рук Божиих. Постом Даниил заградил уста львов во рву, и три отрока ходили, как среди цветущего сада, в пылающей печи в Вавилоне. Постом царь Давид возвысил свое сердце ко Господу и воспел молитвы, которые все, ищущие Господа, не перестанут повторять до скончания века. Постом прославились Иоанн Предтеча, величайший из рожденных женами, и бесчисленный сонм преподобных отцов и матерей от преподобного Антония Великого и преподобной Марии Египетской до преподобного Серафима Саровского и преподобномученицы Елизаветы, соединяясь с сонмом мучеников исповеданием одной тайны: "Отдай кровь и прими дух". Все они - величайшие герои в человеческой истории, ибо они победили то, что труднее всего победить - самих себя. И победив себя, они победили мир и диавола.

Потому, вступая в Великий Пост, мы молимся им, чтобы и нам "победителями греха явитися и достигнути поклонитися святому Христову Воскресению" . Сам Господь Иисус Христос начал Свое Божественное служение спасения человечества сорокадневным постом, чтобы дать нам образ и чтобы участвовать в нашем Посте. Он ясно показал, что если мы хотим положить серьезное основание нашей жизни, мы должны начать с Поста. Аминь.

Протоиерей Александр Шаргунов
Беседа о Посте 1999 год

В день 70-летия протоиерея Александра Шаргунова предлагаем Вам рассказ о нем его сына писателя Сергея Шаргунова, опубликованный в декабрьском номере журнала "Сноб" . Редакция "Татьянина дня" присоединяется ко множеству поздравлений маститого московского пастыря и желает ему многих лет плодотворного служения на благо Православной Церкви и Отечества.

Они жили большой семьей: Иван Иванович, офицер, Анна Алексеевна, крестьянка, ее родители - Лукерья Феофилактовна и Алексей Акимович, малыши - Гена и Зина. А нашего героя назвали Винцент. В те времена это было в порядке вещей - давать неожиданные имена.

Но все же откуда «Винцент»? Настоял на имени Иван Иванович. Он едва ли знал о Ван Гоге, однако где-то это имя встретил и оценил. Возможно, он решил подарить сыну имя яркое, загадочное, предвещающее интересную жизнь.

Винцент родился в конце декабря 1939 года в глухом таежном вятском поселке. Душистая парижская весна сре-ди зимней тайги... Вин-цент, Вин-цент - тяжелый звон, багрянец и золото. Жена подчинилась воле мужа, но сына сразу же стала называть Венчиком. Однажды перебирались в другую деревню, там же, в тайге. Ребенок навсегда сохра-нил в памяти ужас от встречи с бабой-ягой: во время переезда на часок-другой оставили его у незнакомой им таежницы-старухи в жарко натопленной избушке. Там что-то зловеще кипело в больших чугунках. Старуха наклонялась к малышу и обещала скрипуче: «Я тебя съем!» В ее глазах дрожали дьявольские огоньки.

Вскоре началась война. Ивана Ивановича призвали под Ленинград. Он угодил в штрафбат (разлил солдатам спирта больше положенного). «Судьба моя переменилась не на долгие сроки», - писал домой. Безногий однополчанин потом рассказывал: на сердце, к гимнастерке Иван прикре-пил фотокарточку маленького Винцента. Пуля пробила фотографию и сердце. В это время ребенок играл на полу в избе. Вдруг заплакал и закричал: «Папку убили! Папку убили!» Мать била его, он вырывался и кричал: «Но я же не виноват, что папку убили!»

У матери на войне убило всех четверых братьев, а у погибшего отца - всех троих.

В деревне было большое хозяйство: крытый двор, лошадь, корова. Венчик носил лапти. Да, подчеркиваю, лапти носил! С шести лет ездил верхом на лошади и доил корову. Косил траву. Как-то летом мимо маленького косаря (эта история мне запомнилась, и потом в прозу я ее включал) шли мужики, уцелевшие после войны, и сказали:

Какой молодец! Хороший работник!

Один из них подхватил:

Надо ему яичко дать...

Годы были голодные, и обещанный подарок казался чем-то волшебным, как будто не простое будет, а золотое яйцо. Мальчик изо дня в день все ждал подарка. «Они не забыли, - думал он. - Они еще осчастливят». Но никто ему, конечно, не дал никакого яичка.

В школу ходил за пять километров. Туда и обратно. Иногда один, иногда с братом и сестрой. Идти надо было через густой лес. Как-то там встретился медведь. Другой раз - беглый каторжник: человек в телогрейке бежал, озирался, падал в траву (вокруг было много лагерей). Уже тогда Винцент начал писать:

«Стихи писать не может каждый», -
Сказал однажды Гена мне.
Но стихотворной мучим жаждой
Пишу стихи - горю в огне.

Где похоронен отец, никто не знал: в братской могиле, и все дела. Умер дедушка - рыбак и охотник, воевавший еще в Первую мировую. И Анна Алексеевна повезла свою старую мать и трех детей из деревни на новое место - в уральский поселок Еткуль к родне. Там устроилась кастеляншей при гостинице. А Винцента отдали в суворовское училище в городе Свердловске.

Все преподаватели прошли войну, были истовы, чудако-ваты, у большинства суворовцев отцы погибли на фронте. В училище приезжал маршал Жуков, командующий Уральским округом. Он шел по этажам, по коридорам, каменное лицо выражало волю. По утрам на плацу ребята маршировали и пели: «Юные суворовцы, Сталин любит вас, выпол-ним, суворовцы, Родины приказ!». Винцент начал публико-ваться в свердловских газетах. Его рассказ «Сергей Францев» получил награду газеты «Красный воин», правда, Францева редакция переименовала в Брянцева, но и газету автор называл на античный лад «Прекрасный воин».

Случилось так: один в классе, будучи дежурным, снял со стены портрет Сталина, вытер тряпкой и неожиданно для себя выдохнул: «Чтоб ты сдох!». Само вышло, как будто кто-то за него это сказал, хотя он, как и все, верил в вождя. Через неделю Сталин умер. Подросток был в шоке: он решил, что Сталин умер из-за него.

Как-то стояли на плацу и играли в телеграф: по ряду вполголоса от одного к другому передавали матерное словцо. На Винценте связь закоротило. Он не мог, не то что не хотел, а не мог повторить. Его после этого начали дразнить «святой», на спине рисовали мелом крест. Но Винцент был крепок мышцами и первым отличником, поэтому от него быстро отвяли.

В военном лагере суворовцев под Свердловском располагалась аллея вождей. Золотистый песок тропинки и по бокам торжественные, застекленные портреты главных лиц партии. От этого места веяло чем-то священным. И вот было объявлено, что Берия - враг и шпион. И в его портрет полетели камни. Зазвенело стекло. Юный суворовец Винцент смотрел на все это потрясенно.

Он не хотел становиться военным, он уже понял свою страсть - писать слова. Гордость училища, он за полгода до выпуска заявил, что его бросает. Начальник, генерал, вызвал мать. Та приехала ни жива ни мертва. Расстроилась и крича-ла. Сын ни в какую. Закончилось все уходом из суворовцев, доучиванием в вечерней школе и поступлением на факультет журналистики Свердловского университета.

В 1959-м в СССР приехал Никсон. Американский вице-президент катил по улицам Свердловска и, высунувшись из окна автомобиля, широко улыбался и размахивал руками. Вместе с Никсоном прилетели журналисты и сопровождающие. Винцент стал разговаривать с ними по-английски. Ему было интересно, как живут американцы, что думают про нас. Возле гостиницы американец с готовностью общался, тоже спрашивал и показывал на своего чернокожего приятеля: «Вы думаете, негров эксплуатируют, а он у нас капиталист. Владеет большой компанией». После этого разговора на улице подошли двое, показали удостоверения КГБ и отвели в помещение. Они угрожали. «Мы тебя сейчас увезем, и никто никогда тебя не найдет». Винцент отвечал им дерзким смехом. Не боялся и не понимал угрозы. Он слушал рок-н-ролл на бобинах, носил узкие брюки, курил две пачки в день.

Через год в университете произошел настоящий скандал. Попросили написать стихотворение в стенгазету. Быстренько сочинил. К какой-то годовщине Ленина.

В его глазах я вижу стольких
Глухих годов походный строй:
И тридцать памятный жестокий,
И смутный пятьдесят шестой.

Тридцать памятный - тридцать седьмой, пятьдесят шестой - события в Венгрии.

Скандал разразился громкий и истеричный. Общее собрание курса. Собрание всего факультета. «Он передавал в Америку какие-то бумаги», - вещал декан. С этого собра-ния Винцент нагло ушел - «опаздываю на встречу с читателями». Собрание Свердловского горкома комсомола. Собрание городского Союза писателей, где до этого в нем души не чаяли и собирались принимать. Книгу его стихов, которая уже была готова, рассыпали. Из комсомола исключили. С факультета отчислили. В «Комсомольской правде» на всю страну вышел фельетон о «политически незрелых юношах», где рассказывалась история «манерных и бессмысленных, а по сути дела, антисоветских виршей студента Шаргунова».

Винцент поехал в Еманжелинск - хмурый городок в Челябинской области, именем своим напоминающий об имажинизме. Там устроился в местную газету. Через год поехал в Москву и поступил в Литературный институт. Опала не помешала поступлению, даже тогдашняя система не могла контролировать всех неотступно. В Литинституте учился Коля Рубцов, с которым пили, как-то Рубцова долго отчитывали в газете, куда вместе понесли стихи.

Стихи Винцента были все более мистичные и загадочные. Их не брали в советские издания.

Зачем на родине своей
Болеют люди ностальгией,
И жест, в котором жест ветвей,
Сильней, чем жесты остальные?

И там, где звезды, надо мной
Летает тень моя в смятенье.
И потому освобожденье
Есть возвращение домой.

Он бросил Литинститут, потому что стало скучно. Он и так все знал, чему учили. Бросив Литинститут, уехал в город Качканар и записался на всесоюзную стройку бетонщиком.

Вновь работал в еманжелинской газете. Ночью, зимой, ехал из деревни, куда отправлялся за репортажем, машина остановилась. И вдруг среди снегов и тьмы внутренний голос ясно и твердо сказал: «Надо в Москву. В Иняз».

Прилетел в Москву и легко поступил в Иняз. С детства способный к языкам, он свободно владел английским.

На последнем курсе случилось его знакомство с Аней, писательской дочкой из Лаврушинского переулка, моей мамой. Им было по двадцать три. Красивая пара: легкая, стройная, темноглазая и скуластый, высокий, светлоглазый. Они воспринимали мир интуитивно, но выводы делали страстные, категоричные. Он посвящал ей стихи о любви и смерти:

Прощения и нежности пора.
И ты, моя любимая, с утра
У озера выходишь на поляну.
Прохладно от пылающей воды,
И листья на поляне, как следы
Всех маленьких детей, умерших рано.
И где-то - будто нет ее нигде -
Весь день поет в кустах прибрежных птица.
И свет идет по медленной воде,
В которую лицо твое глядится...

Они поженились, одновременно уверовали в Бога и крестились в один день. В крещении Винцент получил имя Александр. О том, как уверовали, подробно писать не стану. Все случилось через мистическое потрясение, их изменившее навсегда.

Веру почти все не понимали.

Молодой человек, я узнаю ваш тип, - благожелательно говорил режиссер Сергей Герасимов, дядя жены. - Это тип идеалиста!

Но ведь хотя бы ромашка больше всего кинематографа...

Согласен, - ответил Герасимов и прочитал наизусть Символ веры.

Начали приходить к Богу многие знакомые. Журналист Миша Ардов, поэт Станислав Красовицкий. Уверовавшим супругам встретилась Анастасия Цветаева, которая сильно их поддержала. Когда наш герой примет сан и назовется отцом Александром, она станет его духовной дочерью.

Он окончил Иняз, и теперь предстояла поездка на несколько лет в Алжир - переводчиком. Незадолго до отлета вызвали в КГБ. «Зачем вам эта поездка? Поезжайте в Англию, во Францию. В творческую командировку. Давайте сотрудничать». Отказался. Не пустили даже в Алжир. «Вы понимаете, что вам не быть больше, чем школьным учителем?» - «Меня это устраивает».

А потом он работал вне штата в Министерстве культуры. Вместе с иностранными музыкантами и художниками ездил по всему Союзу. «О, Винцент!» - оживлялись французы. С певицей Жаклин Франсуа чуть не погибли в ташкентском землетрясении. Землю корежило, и рушились домики, пока самолет был в воздухе. Пришлось садиться в дру-гом городе. Путешествовал с дирижером Полем Паре. Тот дружил с Марком Шагалом и в Ленинграде пришел в гости к сестре художника. Проводив дирижера до квартиры, Винцент поклонился и ушел вопреки всем предписаниям. Чтобы им не мешать и не выглядеть соглядатаем.

Он был переводчиком на обеде Паре и министра культуры Фурцевой.

Почему посадили Синявского? - спросил дирижер. Фурцева ела жадно и говорила сквозь еду.

Пусть сидит где сидит. Да и Данилай пускай... Им полезно посидеть!

В это же время Винцент был переводчиком стихов. Например, американских поэтов. До сих пор в книгах Каммингса на русском некоторые стихи в переводах Шаргунова.

Вся в зеленом, моя любимая отправилась на прогулку
на большой золотистой лошади в серебряный рассвет,
четыре длинные собаки летели низко и улыбаясь,
сердце мое упало мертвое впереди.

Весна подобна быть может
руке в окне
осторожно
взад и вперед
передвигая Новые и
Старые вещи, в то время как
люди глядят осторожно,
передвигая, быть может, кусочек цветка сюда, перемещая
воздух немного туда и
ничего не разбив.

В Министерстве культуры предложили вступить в партию, чтобы войти в штат, - «или увольняйтесь». Он не согласился и наконец-то стал обычным школьным учите-лем. В московской английской спецшколе преподавал язык и западную литературу. Целый год. Читал старшеклассникам Библию на английском, и они не доносили, а любили учителя-оригинала. И не прекращал заниматься книжными переводами. И ходил в церковь. Был алтарником, чтецом... А однажды подал документы в семинарию.

Поехал в Загорск, в Лавру. В электричке обнаружил, что надел ботинки разного цвета, так спешил...

В 1978 году он был рукоположен в священники, перестал писать и переводить стихи и полностью посвятил себя церкви.

Его сразу попытались взять в отдел внешних церковных связей: «Нам нужны хорошие, хорошие!» - сказал зазывавший. Но он предпочел просто служение. Стал одним из священников в храме Всех скорбящих радости на Большой Ордынке. Однажды подступил гэбист и сказал: «Нас интересуют только иностранцы. Они же приходят сюда. Вы не могли бы нас держать в курсе?». Батюшка парировал: «У вас же ничего не делается без приказа, правильно? Вот и у нас ничего не бывает без благословения. Я не могу заключать с вами тайной сделки. Сначала я должен взять благословение у правящего архиерея». Гэбист отступил, смешавшись.

На самом деле в это время отец Александр уже был подпольщиком. В Рязанской области в избе хранился печатный станок. Там несколько верных чад печатали жития святых, в том числе убиенных большевиками, по образцам, присланным из православного монастыря города Джорданвилля, штат Нью-Йорк. Книги отец Александр распространял среди верующих.

Он почитал царскую семью и ей молился, в доме хранилась частица мощей великой княгини Елизаветы, переправленная из Иерусалима. А затем чудесным образом в доме появились останки царской семьи. Их отрыл в уральских топях один литератор. О находке не знал еще никто в мире, но в квартире священника на Фрунзенской набережной уже хранились кости, отрезки одежд, пуговицы. Всю юность Винцент бродил в Свердловске мимо Ипатьевского дома, и вот теперь... Но больше того - мать его жены, писательница Валерия Герасимова, до революции жила в Екатеринбурге и в гимназии сидела за одной партой с дочерью Юровского, впоследствии расстрелявшего царя.

В 1980 году у отца Александра, сорокалетнего, родился сын, которого назвали Сережа.

Первое и главное мое впечатление: я не знал, как зовут отца. «Чучуха», - иногда ласково говорила ему мама. «Винцент!» - окликала раздраженно. «Батюшка!» - восклицала крестная. На улицах, когда у меня спрашивали: «А как зовут твоего папу?» - я терялся, а он, оказавшись рядом, представлялся: «Александр Иванович». Впрочем, и то, кем он работает, я обычно скрывал и отделывался не очень понятным мне самому словом «переводчик».

Я относился поначалу к папе с тревогой.

Папа казался мне то очень строгим, то очень добрым. И действительно, всегда эти крайности в нем сочетались, иногда в течение минуты. То он улыбался, всем лицом, ясными глазами, и хотелось смеяться и кружить вокруг него, но он же, огорчившись или задетый каким-то словом, темнел, начинал перебирать губами, и становилось страшно: отец рассержен. Он был очень чуток к словам, гневался на любую пошлость. В те разы, когда мы оказывались вместе перед телевизором, я всякий раз молился, чтобы не показали ничего, что могло бы его возмутить. Тогда он заводился и начинал сокрушаться так, что я чувствовал свою вину за телеящик. Всю жизнь не оставляет меня понимание природы отца: его надо оберегать от любой пыли и грязи, он слишком чист, наивно, но и воинственно чист. Даже в его почерке, круглом и мелком, похожем на рисунок птичьих лапок на снегу, эта чистота.

Когда мы смотрели ящик? Считанные разы, у соседей в Москве или летом у знакомых... Телевизор дома отсутствовал. Однажды папа стал играть со мной в телевизор. Хорошо помню этот день. Мамы не было дома. Папа поставил два стула, на один сел, в квадратной пустоте другого выставил разные игрушки - зверей, кукол - и говорил грозно: «Внимание! Внимание!». Я дико хохотал и на следующее утро побежал к нему в комнату: давай играть дальше. И был жутко разочарован: продолжать игру отец отказался.

Он тонко и интересно рисовал, но как будто стеснялся этого. Когда я шел к кому-нибудь на день рождения, он мгновенно сочинял за меня легкие и забавные стихи. Его обыденная речь состояла из созвучий и каламбуров, но стихов по-настоящему он больше не писал.

Все-таки я с самого детства ощущал в папе какую-то космическую одинокую увлеченность, которая беспокоила. Некая таинственная замкнутость.

Мы приехали в Крым, мне было пять. Вечером среди ароматов отец вышел со мной во двор, со двора на дорогу. Мерцали звезды, близко темнела гора, к которой поднима-лась дорога.

Куда, пап?

В горы пойдем.

Там же шакалы.

Ну и что. Пойдем... - Он глухо рассмеялся. - Погуляем с шакалами. Пойдем ближе к звездам.

А мама? Она нас потеряет!

Не трусь.

Он шел, и я, охваченный мучительным сомнением, пошел за ним, но все медленнее. Он шел, задумчиво напевая. Меня пронзил страх. Отец скрипел камешками, и вот, касаниями сандалий о камешки подстраиваясь под этот скрип, я ринулся обратно, в несколько прыжков достиг ворот, бросился в сад, где в тусклом небесном свете низко свисали виноградные гроздья. Побежал по двору, споткнулся и рухнул в канаву. Упал на спину. Лежал и видел звезды.

А на следующий день было море. Отец учил меня плавать. Он смеялся и тащил в глубину воды, и тогда я сообразил, как его остановить. Надо обвинить его в побеге. Родители часто говорили между собой о беглецах за границу, удачливых и неудачных.

Папа! Куда? - завопил я отчаянно сквозь брызги. - Там же турский берег!

Он хочет меня угнать в Турцию, через море, в запретное чужеземье - об этом был мой вопль, обращенный к берегу советскому.

Там турский берег! Папа, пусти!

Он бормотал: «Ну надо же, советский патриот», возвращался со мной обратно к пляжу, где, подняв головы, подозрительно глазели отдыхающие.

Папа никогда меня не бил. Не порол. Хотя часто шутил на эту тему. Даже когда шестилетним я в лесу ушел от него просто так, куда глаза глядят, и проблуждал с утра до вечера, семилетним устроил потоп в квартире (открыл краны, играл в слесаря), а восьмилетним поджег ее. Только в бликах пламени отец замахнулся, но не ударил.

Отец признался: в детстве он тоже уходил из дома, за что-то обидевшись на мать. Прошел километров тридцать, прежде чем его вернули на грузовике. Я-то ушел бродить не из обиды - из страсти к приключениям. Но пожар учинил из обиды. Тогда началась перестройка, и у папы в «Литературной газете» вышла статья о княгине Елизавете.

Как?! Ты до сих пор не читал статью своего отца? - спросила у меня его помощница, розовощекая тетя Оля.

Не читал.

Стыдно, - она смерила меня презрительным взглядом; папа молчал, он, как всегда, не обращал внимания на разговоры, погруженный в свои раздумья.

Они ушли на кухню ужинать, где их ждала мама, я вошел в комнату. Шагнул к окну. На подоконнике лежали журналы («Огонек», «Родина», «Наше наследие») и тот номер «Литературки», пушистая вата, коробка со спичками. Я думал о том, что оскорблен. Машинально нашарил спичку, вытащил, чиркнул. Вата вспыхнула мгновенно и празднично. Загорелись бумаги, заплясали, попадали. Вспыхнули занавески. Огонь побежал по полу змеей. Я принялся бросать на эту быструю змею одежду из шкафа. Наконец я сорвал с себя свитер и тоже размашисто швырнул в костер. Мечущимся среди огней, полуголым, меня и обнаружил папа, привлеченный запахом гари. Взрослые быстро погасили пожар.

Отец был бледен, взглянул пристально, легонько замахнулся. Замахнулся, и все.

Интересно, что он не вел со мной воспитательных бесед - ни после ухода из дома, ни после потопа и пожара. Я говорил «прошу прощения», и этого оказывалось достаточно.

С шести лет он обучал меня английскому. После завтрака мы читали английские книги, лежа на даче в яблоневом саду на старой продавленной раскладушке. Папа говорил, что это наша лодка, и шутливо сипел: «Держись, браток!», мол, не упади в зеленые волны травы. После обеда мы ехали в лес, мама - на своем велике, я - у папы на раме, и там продолжались уроки английского. В стране объявили анти-алкогольную кампанию, а в детской книжке фигурировали друзья по имени Нора и Джон, и он придумал лозунг: Nora and Jоhn like odekolon!, который я повторял под его одобрительный смех. Иногда мама вспоминала отцовские стихи. «Лето слишком прекрасно, чтоб долго продлиться!» - вздыхала она. Он легко махал рукой с полуулыбкой. Он не отрекался от стихов прошлого. В отличие от моего крестного авангардного поэта Красовицкого, который, уверовав, все свои стихи испепелил.

Папа был скуп на похвалы, хотя за лето я стал читать и говорить на английском. Вообще, папа никогда не препятствовал всерьез мне в моих делах (литературных и, так сказать, общественных), но уж точно никогда их не приветствовал и в них не помогал. Зато как он по-детски сиял, когда я шел в храм! Уже в четыре я переступил порог алтаря, в восемь : был одет в стихарь, читал молитвы перед народом, ходил со свечой впереди крестного хода - годами. До семнадцати, до поступления на журфак МГУ. Сначала я был увлечен, позднее отлынивал и прислуживал из любви, чтобы папу не огорчать.

В школе по настоянию родителей я единственный не вступил в октябрята, а затем в пионеры. А вскоре, к радости родителей, советская система рухнула. Папу пригласили преподавать в духовную академию и поставили настоятелем беленького храма святителя Николая на улице Большая Ордынка.

Приветствовавшие перемены и победу над коммунистами, родители скоро разочаровались в новой России. Они ждали расцвета. В храм повалили бомжи, беспризорники, беженцы, голодные старушки, просившие хлеба. Однажды на моих глазах мужчина сорвал со стены икону и выбежал из церкви. Я погнался за ним, настиг возле Марфомариинской обители, вор проскрежетал: «Спокойной ночи, малыши», - и побежал дальше. Отец не переносил «разврата», а теперь похабщина торжествовала всюду и везде. Конечно, он был разочарован. А потом случилась московская гражданская война.

Помню горячий спор у нас в гостиной. Литератор Игорь Виноградов и Сергей Юрский, которого папа крестил. Спорят о танках, о стрельбе, о том, можно ли было распускать парламент и нарушать закон...

В те дни осени девяносто третьего наметился разлад отца с любившей его либеральной интеллигенцией. Помню, как перед Новым годом пришел к нам в гости парижанин, писатель Владимир Максимов, отказывался от обеда и только налегал на клубничное мороженое, и они с отцом сидели полдня и единодушно говорили о трагедии того октября.

«Почему же они не пошли со всеми либералами в одну сторону?» - думаю я. Наверное, они крепко были связаны с простонародной жизнью, слишком сочувствовали униженным, оскорбленным, отверженным. Корни их уходили глубоко. Максимов рос в детдоме, отец - в тайге.

Мою бабушку Анну Алексеевну перевезли к нам из Свердловска незадолго до ее смерти.

Венчик послушный был. Что ни скажу - сразу делал, с радостью. В поле сено собирать детей направила. Прихожу. Венчик мой один граблями машет. «А где другие? Генка, Зинка...» Он грабли бросил, плачет: «Убегли, все убегли...» В Еткуле при гостинице работала. И один человек деньги забыл в номере. Так Венчик эти деньги нашел, мне ни слова - сразу за ним. Нашел на станции и все вернул. Тот по карману хлопнул. Точно, пропали деньги. Как он Венчика обнимал! Пришел с ним обратно, говорит: «Вот, мать, вырастила настоящего человека!»

Бабушка умерла в возрасте за девяносто, и отец служил над ней панихиду, а я, вспомнив юное время, обрядился в стихарь и прислуживал, держал большую свечу, и тающий воск обжигал мне руки.

Повторюсь: отец не мешал, но и не помогал точно. Я взрослел, все реже ходил в церковь, писал прозу, влюб-лялся, устроился на радио, ссорился с людьми, выпивал, курил. Мы не ссорились, но чем старше я становился, тем дальше мы расходились. А может быть, наоборот, в чем-то я повторял его путь.

Мы реже общались, частенько я не ночевал дома, папа суровел, но отмалчивался. Помню, как двадцатилетний, задержавшись в хмельной компании, пришел поздно. Мама была на даче. Отцу предстояло рано вставать на службу, он спал в дальней комнате и не слышал звонков в дверь. Мобильником я тогда еще не обзавелся. Я выскочил в чер-ную ночь, полную белой метели, подбежал к телефонному автомату. Пальцем примерзая к металлу, набрал домашний номер. «Алле», - раздался глуховатый голос. Я долбанул замерзшим кулаком по железной коробке, и, о чудо, отец услышал. «Папа! Папа! - закричал я, и слезы зазвенели в моем пьяноватом голосе. - Отопри мне!» В этот миг я почувствовал себя возвратившимся блудным сыном...

Потом я женился и поселился отдельно. Но мы с отцом продолжали видеться — раз в месяц. Теперь мы видимся чаще — раз в неделю точно.

Говорим об искусстве, о нынешней России, о моей жизни, о моем сыне. Расспрашиваю отца о его детстве и юности. Конечно, он старается свести разговор к Христу. Он напоминает, какой церковный праздник сегодня на календаре или предстоит. Иногда мне кажется, что отец ведет себя более сдержанно и строго, чем мог бы, он избегает лишних жестов и слов, он хочет запомниться целостным, быть стрелкой, которая, не вздрагивая, указывает одно направление - к Христу. Он счастлив, когда я прихожу в церковь и когда в церковь привожу его внука. В разговоре об искусстве папа вновь и вновь говорит про «акварельный принцип: чуть-чуть» и, если я возражаю, отвечает мне резко. Глаза его вспыхивают голубым огнем, и он яростно молодеет. В нем есть опасный порыв к атаке, живет «ген грозы». И чем больше у него сомнений, тем он может быть жестче и резче. Но чем ярче вспышка гнева, тем он отходчивее - вдруг грозу меняет рассеянный блаженный свет, неловко и растерянно отец просит «извинить за грубость», и чувствуешь себя во всем проигравшим и кругом виноватым.

Мне тридцать, а папе семьдесят, а сыну моему Ивану четыре. Мы гуляем на даче, в сорока километрах от Москвы. Горят леса. Но здесь не так душно, как в Москве. Дымка застилает пространства, будто бы память о смерти, символ бренности, призрачности наших дней. В этом темном нескончаемом мареве горечь утекающего времени.

Ходим по лесу, который пока не горит, но особенно сумрачен. Папа напевает что-то: то ли псалом, то ли песню суворовца, то ли стихи Каммингса. Ваня держит на поводке щенка. Охотничья собака Жуля, как и Ваня, весела и ретива.

Яичко не простое, а золотое, - бормочет Ваня нам сказку. - Жуля бежала, зубами покусала и яичко поломала. Чего, деда?

Жуля верная, - говорит ему дед громче. - Жюль Верн...

Собака дергает поводок, и Ваня уносится с ней за деревья и дымчатую пелену.

Идем с отцом следом - бодро, ускорив шаги. Он снова что-то напевает. Что? Загадка. Для кого-то он пугающий образ - русский Савонарола. Для кого-то образ обнадежива-ющий - столп Православия. Для кого-то опасный фанатик. Для кого-то огненный проповедник.

За тридцать лет я так и не понял своего отца, не сумел раскрыть. Перечитываю и вспоминаю его странные стихи:

Никто не спрячет, что он есть,
никто не спрячет,
что нет его. И в эту честь
ребенок плачет.

Нет, кое-что мне видно. Это кое-что - чистота. Природная, естественная упрямая чистота. Чистота в походке, почерке, смехе.

На плацу суворовского, в богемных застольях, среди грубой стройки, на амвоне он всегда был чист.

Всегда, еще с детства, когда выходил с ним на прогулку и смотрел на него, что-то смутное, готовое обрести формулировку просилось в голову. «Се человек». Одновременно простота открытая и какая-то внутренняя напряженность, словно бы готовность быть расстрелянным. Статный, ясноглазый, с небольшой бородкой, он выходил на воздух, и всякий раз стоял передо мной человек. Эталонный человек. Вот че-ло-век. Не знаю, как объяснить. Человек, которому можно молчать, так даже очаровательнее. Что если он все время про себя молится и молитва наполняет его зна-чительностью? Или дело в том, что он не человек, а инопланетянин?

Светлоглазый инопланетянин, меня породивший. А?

Он сам в юные годы подозревал, что был занесен в тайгу с другой планеты. Недаром - экзотическое имя.