В чем смысл православного понимания любви. Христианская любовь
МЕЖДУНАРОДНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ «ВИДЕНИЕ»
Филиал F 00149 ukr 97
НА ТЕМУ: «Любовь, как ключевое понятие христианской этики»
ПО КУРСУ: «Этика в лидерстве»
Студентки 3 курса
Ивановой Ирины
февраль 2013г.
ВВЕДЕНИЕ 3
1.ПОНЯТИЕ ХРИСТИАНСКОЙ ЭТИКИ 5
2.ЛЮБОВЬ - ОСНОВНОЙ ПРИНЦИП ХРИСТИАНСКОЙ ЭТИКИ 8
3.ЛЮБОВЬ В ЦЕРКВИ 16
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 18
БИБЛИОГРАФИЯ 20
ВВЕДЕНИЕ
Человечество потратило много времени и сил на то, чтобы ответить на вопрос о том, что есть добро, а что зло; что является моральным, а что аморальным поступком? Для человека эта задача оказалась не по силам. Перед человеком стоял один и тот же вопрос: чем руководствоваться в принятии решения? Это очень серьезная проблема, потому, что в настоящее время в мире множество всевозможных течений, которые противоположны библейскому учению.
Нравственные истины стоят ближе к жизни. Вопросы о том, что хорошо, а что плохо, в чем смысл жизни человека, интересуют всех людей без исключения. При этом необходимо отметить, что существует множество различных этических норм, в том числе и христианских.
Современные этические нормы не признают Библию критерием морали, так как она была написана в другое время и в других культурных условиях. Однако, независимо от любых мнений, Бог остается выше всякой культуры и всякого времени. Его слово, которое записано в Библии, актуально во все времена и применимо ко всем культурам. Христиане могут использовать моральные принципы Библии и в настоящем времени, и в настоящих условиях.
Ежедневно все люди получают огромное количество различной информации. И всему этому люди дают свою оценку и выражают свое отношение. Даже что-то незначительное не проходит мимо мнения человека. В повседневной жизни люди постоянно имеют дело с этикой. При этом они могут этого и не осознавать. Говоря об этике, имеются в виду поступки человека и оценивание эти поступков. Если поступок нравится, то люди говорят, что это хорошо. Если же нет, то это плохо.
В настоящее время этике уделяется очень много внимания. В современном мире почти все понятия этики или подвергаются сомнениям, или отвергаются полностью. Любовь и этические принципы и нормы неразрывно связаны, как во взаимоотношениях Бога с человеком, так и во взаимоотношениях человека с человеком. Люди хотят быть независимыми и самостоятельными. Определяющим фактором в их поведении и отношении к жизни и к людям является эгоизм, а не любовь. Верующие должны быть образцом христианской этики. И их отношение к жизни и к людям должно определяться отношением любви.
Часто задается такой вопрос: что значит быть христианином? На этот вопрос есть много разных ответов. Но все они сводятся к одному: быть христианином - значит следовать за Христом во всем. Бог - есть любовь. И именно любовь включает в себя все добродетели. Она делает каждый поступок красивым и ценным. Поступки, движимые любовью, являются поистине духовными, потому что определены они мотивом, а не результатом.
В данной работе будут рассмотрены такие вопросы, как понятие этики и любви, как необходимого составляющего любых отношений.
1. ПОНЯТИЕ ХРИСТИАНСКОЙ ЭТИКИ
В словаре Ожегова дается такое определение этики: «этика: совокупность норм поведения» . Иными словами - обычное или привычное поведение. Понятие этики и морали неразрывно. Этика - это наука, изучающая и дающая подтверждение нравственным поступкам людей. То, как люди мыслят, проявляется в их нравах. В то же время нравы определяются определенным образом мыслей. Отсюда становится ясным, что этика - это воплощение моральных взглядов.
Основным источником христианской этики является - Священное Писание. «Христианская этика - это осознание моральных поступков, основанное на том, что нам предписывает Священное Писание» . Господь является Законодателем этических норм и правил. Совершенный Бог дал человечеству совершенный стандарт, который остается неизменным на протяжении всей истории земли.
Доктор Рональд Л. Берниер в своей книге «Оттенки серого» пишет: «Задача христианской этики заключается в определении, что согласуется с
Божьим характером, а что нет. Таким образом, отправной точкой христианской этики являются не правила, но образ Христа и формирование церкви в соответствии с Его образом. Высшим благом для человека является исполнение Божьей воли» .
Христианская этика считает, что важно не только отношение к окружающим, но и внутренне состояние человека, его мотивация. Она богоцентрична. Христианская этика учит не грешить. Поступать морально - значит поступать в соответствии с нормами, которые установил Бог. Зная эти нормы, человек сам делает выбор, как ему поступать и несет за этот выбор ответственность. Выбор этот рассматривается с позиции добра и зла.
Люди, пройдя какую-то часть своего жизненного пути в греховном мире, приобрели негативный опыт: ненависти, мщения, зависти. Они научились защищаться, гневаться, раздражаться, ненавидеть и не прощать друг друга, лгать и завидовать. И когда люди принимают Иисуса Христа Господом и Спасителем, они приносят весь этот багаж с собой. Но теперь необходимо отдать все это Иисусу Христу и принять от Него любовь, и научиться от Него любить: «Бог сотворил человека по Своему образу. Его главный закон для человека заключается в том, чтобы человек был отражением образа Бога и становился подобным Богу в своем характере, демонстрируя любовь, исполняющую Его заветы, верность, исполняющую обязательства, надежную правдивость, заботу об обществе, выражающуюся в правосудии, и сбалансированный порядок со страстными желанием исправить злоупотребления, а также праведность, которая стремится во всех взаимоотношениях поступать честно и ответственно» .
Апостол Павел писал о ветхозаветных заповедях, что они были необходимы для того, чтобы люди могли определить, что такое грех: «Но мы знаем, что закон, если что говорит, говорит к состоящим под законом, так что заграждаются всякие уста, и весь мир становится виновен пред Богом, потому что делами закона не оправдается пред Ним никакая плоть; ибо законом познаётся грех» (Рим.3:19,20) .
Но даже самое неукоснительное соблюдение всех законов и предписаний, не может принести спасение. Спасение возможно только через принятие Иисуса Христа Господом и Спасителем. Если внимательно изучить мировые религии, то можно заметить, что моральные принципы присущие христианству, в том или ином виде присутствуют и в них. Главным отличием является непосредственное участие Бога в спасении человечества. Мировоззрение последователей Христа основывается на вере в то, что Сын Бога Живого пришел с Небес на землю во плоти. Перенес страдания за грехи всего человечества, был распят и воскрес. Жизнь Христа, Его поведение и отношение к окружающим является примером для Его последователей. Христианская этика - это не свод правил и не система теоретических принципов, а измененное светом Божьего Слова сознание и принцип жизни христиан: «Действовать на основании принципа – значит не попадаться в ловушку чувств, ощущений, эмоций, потребностей, желаний. Это значит, исходя из Слова Божьего, основывать свою жизнь на том, что правильно, и не основывать на том, что ошибочно» .
Этика – это наука о правильном отношении человека к Богу, к другим людям и к своему жизненному пути. Главным этическим принципом во взаимоотношениях человека с Богом является любовь к Нему. Самая первая и важная заповедь гласит: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею» (Мк.12:30) . Главный этический принцип во взаимоотношениях с другими людьми – это любовь к людям. Этика – это стержень духовного развития. Именно вокруг этого стержня формируется и растет все остальное, что образует духовного человека: знания, навыки, духовные и душевные способности и другие качества. Основой этики является любовь.
2.ЛЮБОВЬ - ОСНОВНОЙ ПРИНЦИП ХРИСТИАНСКОЙ ЭТИКИ
Часто люди в построении отношений отталкиваются от неверной точки отсчета - от самих себя. И это очень распространенная ошибка. Такая сосредоточенность на себе не способна строить этически-правильные, полные любви отношения с людьми. Человек не является автором Вселенной. Рик Уоррен в книге «Целеустремленная жизнь» пишет: «Множество людей пытается использовать Бога в качестве средства для самореализации, но ведь это полностью противоположно естественному ходу событий и поэтому обречено на провал. Мы сотворены для Бога, а не наоборот, и жизнь заключается в том, чтобы позволить Богу воплотить Его замыслы в нас и через нас, а не в том, чтобы пользоваться Им в своих интересах» .
Господь Иисус Христос видел, насколько человек сосредоточен на самом себе. Забота о собственном благополучии, о питании, об одежде заслоняла собой Бога. Поэтому Господь учил: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф.6:33) . Бог - единственный источник жизни. Поэтому искать Его правды и Его Царства - это искать Его правления в жизни христианина. Это очень важная и ответственная истина, приняв которую, человек обретает мир с Богом, радость и покой. В Писании говорится: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1Ин.4:16) . Любовь – это центр Божьего естества. Бог обладает совершенной любовью ко всему Своему творению, без исключения. Божья любовь - это акт Божьей воли, а не просто эмоции. Всевышний так сильно возлюбил человечество, что, не смотря на непослушание, дал шанс на спасение, отдав Сына Своего, как совершенную жертву за грехи людей. Иисус Христос, обладая в полной мере божественным характером Отца, пошел на смерть не из чувства долга или ответственности, а руководствуясь исключительно любовью. И своим ученикам и последователям Он дал повеление любить друг друга: «Заповедь новую даю вам: да любите друг друга; как Я возлюбил вас, [так] и вы да любите друг друга» (Ин.13:34) . Иисус также сделал акцент, обозначил главное правило общения в духовной семье: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин.13:35) . И послушание Богу, и соблюдение Его этических норм должно исходить из сердца полного любви.
Этические нормы определяются характером Господа. В свойствах характера Бога выражается Его природа, Его сущность. Бог наделил человека возможностью жить и поступать в любви: «Потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам» (Рим.5:5) . Человек, который отдал свою жизнь Иисусу Христу, на протяжении всего пути учится жить в любви и поступать по любви. Это не очень легкая задача. На этом пути встречается много разочарований и падений. Но любящий Бог предусмотрел для каждого человека шанс выйти из неудачи и продолжить путь заново. Бог всегда дает шанс искренне раскаивающемуся грешнику быть преобразованным и вновь сформированным. Его прикосновение к человеку и есть прикосновение любви. Этика любви никогда не разрушает. Этика любви имеет только созидающую силу.
Спасение – это начало тесных отношений с Богом, которые строятся и углубляются в течение долгого времени. Бог желает, чтобы люди полюбили Его, ответили на Его любовь. И чем больше христиане растут в познании Бога, тем больше приходит осознание, что Бог дал все, что мог только дать, когда пожертвовал Своим Единственным Сыном ради того, чтобы простить грехи людям. Великая жертва Иисуса Христа – это наивысшее проявление Божьей любви Бога к Своему творению. «Бог позволил Иисусу стать человеком, чтобы Он смог полностью ощутить Свое собственное творение, а затем освободить человека от самообвинения и стыда – формы рабства, которая становится следствием признания человеком собственных прегрешений. Но когда человек смотрит на свои прегрешения в свете совершенного Иисусом, то этот процесс ведет к покою и способности расти в Боге» .
Слово Божье говорит: «Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди» (Ин.14:15) . Если христиане любят Иисуса Христа, то сама любовь подтолкнет их автоматически жить и поступать по Его заповедям. Заповеди, которые не могли выполнять люди, живущие во времена Ветхого Завета, становятся выполнимыми, благодаря силе Божьей любви, которая наполняет людей. Не случайно Бог поместил в Писании примеры того, как Его любовь, Его вмешательство возвращали людей к первоначальному Божьему замыслу. Писание повествует, о том, как Петр был разрушен, когда отрекся от Христа. Павел был разрушаем фарисейской самоправедностью. И сегодня грех и непослушание Божьей воле, Его замыслу разрушают христиан, уводя их от первоначального Божьего замысла.
Этические заповеди в целом говорят о том, что отношения между людьми должны строиться в любви, милосердии и справедливости. В этих заповедях заложен принцип равенства людей перед Богом и их ответственность перед Ним за поступки в отношении других людей. Любовь, как ключевое понятие христианской этики существует не только в отношениях Бога и человека, она так же актуальна в отношениях человека с человеком.
Новообращенный христианин приходит в церковь, в Божью семью в надежде обрести мир, покой и цель в жизни. Люди, пораженные грехом, разрушены. Многими людьми движет чувство вины. Чувство вины держит людей в прошлом, не позволяя им жить настоящим, мечтать и строить планы на будущее. Человек, движимый чувством вины, бессознательно отдает свою жизнь этому чувству. Любовь и этичность - два основных качества христианина, необходимые, чтобы помочь разрушенному человеку войти в Божье предназначение.
Только Божья любовь, излитая в сердца людей Святым Духом в состоянии вывести человека из тупика проблем и неудач в Божье предназначение.
Любовь отвечает всем требованиям христианской этики: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит» (1Кор.13:4-7) . Любовь не имеет эгоистических корней, она всегда готова отдавать. Неподражаемый пример любви показал Бог, отдав Своего Сына. Любовь Бога не выглядела, как развлекательная прогулка по Эдемскому саду. Господь Иисус Христос пришел на землю, чтобы стать жертвой за грех, и искупить человечество от власти греха. Бог отдал Сына, чтобы приобрести человека.
Когда у Иисуса спросили о первой из всех заповедей, Иисус ответил: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею… Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мк.12:30,31) . В Божьем Царстве абсолютно все и вся сводится к этой истине. Вот почему Иисус заповедал Своим ученикам любить друг друга, как Он любит. Для Его учеников это простое учение было новым основанием, на котором будут строиться остальные духовные истины.
Описание работы
Этические нормы и моральные устои жителей земли изменялись в зависимости от времени, в которое они жили, от места, где жили и от окружения. В обществе людей формировались этические нормы свойственные именно этим сообществам. Оценка поступков большинством была мерилом и определяла границы морали. Но человеческая этика далека от Божьих моральных принципов. Не возрожденные люди не могли создать такие этические нормы, которые уберегли бы общество от гибели. Лишенные славы Божьей, люди оказались незащищенными перед лицом греха и смерти. Грех извратил путь человека, и ведет его в тупик неисполнения Божьего предназначения.
Влюбленность, или «романтическая любовь» – это совсем не та любовь, о которой как о высшей добродетели говорит христианство. Однако именно эта любовь-влюбленность воспринимается молодыми людьми как очень важное, яркое, неповторимое, пронзительное чувство, смешанная и непонятная эмоция.
Проблема любви как «романтических отношений между мужчиной и женщиной», которые непременно предшествуют созданию семьи и продолжают существовать уже в рамках семейного союза, почти не поднималась христианскими философами. Святые отцы к этому вопросу подходят крайне целомудренно. В их понимании любовь, даже любовь между мужчиной и женщиной – это в первую очередь духовная христианская любовь, это жертвенность, милосердие, терпение, прощение. Однако молодой человек или девушка (даже из христианских семей), впервые открывая в себе интерес к противоположному полу (испытывая то, что по традиции именуется «первой любовью»), данные ощущения и эмоции вряд ли могут конструктивно напрямую увязать с теми сложными, хотя и правильными благочестивыми терминами, которыми говорит о любви христианское предание.
Для молодых людей (а очень часто и для взрослых) романтическая любовь – это непрерывное движение души, сопряжение великой радости и страха, ибо любовь призывает человека, как никогда ранее, открыться другому, а значит – стать уязвимым. Когда человек влюблен, он готов все то, что находится в глубине его души, разделить с объектом своего обожания. Это чувство (на момент его «активной фазы») как «двигатель» жизни, его нельзя отвергнуть, так же как нельзя отказаться от пищи. Такая любовь-влюбленность – мощное эмоциональное и психологическое влечение одного человека к другому. Любовь есть некая сила, которая действует в человеке независимо от его воли и желания. Человеческая природа по-своему жестока, она требует к себе очень серьезного отношения. В данной ситуации человек впервые узнает в себе совсем иного человека, уже не ребенка. А главное, с этого момента любовь (влюбленность) становится нужна, необходима, человек сознательно или подсознательно ищет ее. Именно это чувство с удивительной силой генерируют творческую энергию человека, при этом значительно снижает его аналитический (рассудочный) потенциал в отношении происходящих событий.
Итак, что же это такое – любовь-чувство, любовь-влюбленность, любовь-влечение, эмоциональное и психологическое, с точки зрения христианства? Это чувство божественное или человеческое? Счастье человека может состояться с его одной единственной любимой (любимым) или платоновский миф об андрогинах не находит подтверждения в христианской традиции? Браки заключаются на небесах или в государственных структурах? «Настоящая любовь» навсегда или ее продолжительность определяется биологическими сроками зачатия, беременности и вскармливания ребенка, т.е. 3-5 годами? Любовь – это всегда радость и счастье или она может причинять боль и трагедию? Это все чрезвычайно важные вопросы, они особенно актуальны, а самое главное – интересны для молодых людей, т.к. эта сфера впервые постигается ими и требует определенной личностной реакции, интеллектуального и нравственного осмысления.
«Нередко за неимением четкой мировоззренческой позиции, нравственных категорий в сознании взрослые люди суть дети в вопросах межличностных отношений»
К сожалению, далеко не всегда взрослые способны в данной ситуации привести исчерпывающие ответы на жизненные запросы молодого человека. Нередко за неимением четкой мировоззренческой позиции, нравственных категорий в сознании (что характеризует подавляющее большинство представителей нашего постатеистического общества) эти взрослые суть дети в вопросах межличностных отношений, правда те дети, о которых апостол Павел предупреждает: «не будьте дети умом» (1 Кор. 14, 20). Ровесники могут быть хорошими друзьями (в смысле сопереживателями) и даже советчиками, но вряд ли их советы будут характеризоваться благоразумием. Те же современные психологи, к которым приводят своих взрослеющих чад родители или учителя, могут стоять на позициях, далеких от христианства, на позициях грубого материализма, воспринимающего человека как животное и, соответственно, предоставляя преференции его вполне животным инстинктам, или, что еще хуже – оккультизма. Такого рода «врачи человеческих душ», с точки зрения христианской нравственности, могут дать, скажем, девушке не просто плохие, а убийственные советы в духе: «Да тебе давно пора переспать с ним, и все образуется!»
Поэтому для православного миссионера тема «первой любви», которая неразрывно сопрягается с вопросами отношений между мужчиной и женщиной, правильного виденья, правильного поведения и, соответственно, построения этих отношений – создания семьи, является благодатной почвой для сеяния семян христианского благовестия. Один мудрец сказал: «Безумие отвечать на вопрос, который не задан». И очень часто наши просветительские старания терпят неудачу именно по той причине, что тема наших выступлений неинтересна для школьников и студентов. Она неактуальна для пространства их насущной жизни, она не трогает их. В этом контексте вопросы о влюбленности, любви, построении отношений, семьи являются хорошей основой для проповеди христианского вероучения. И к ответам на некоторые из этих вопросов я предлагаю перейти.
Что такое христианская любовь?
Святитель Иоанн Златоуст говорил: «Никакое слово не достаточно для того, чтобы по достоинству изобразить любовь, так как она не земного, но небесного происхождения… даже язык ангелов не в состоянии в совершенстве исследовать ее, так как она беспрерывно исходит из великого разума Божия». Однако все же, чтобы дать некое понимание этой Божественной реалии, мы вынуждены прибегнуть к катафатике и, пусть нашими несовершенными словами и понятиями, все же показать различие между христианской любовью и любовью чувственной, плотской, романтической.
Преподобный Иоанн Лествичник пишет: «Любовь по качеству своему есть уподобление Богу, сколько того люди могут достигнуть».
Итак, христианская любовь – это не просто чувство! Христианская любовь – это сама жизнь, это вектор бытия, направленный к Небу, к Богу. Поскольку же «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге» (1 Ин. 4, 7), то эта жизнь (образ жизни) пронизана любовью, делами любви. Дела любви человека по отношению к окружающему миру есть подобие любви Божественной по отношению ко всему Им созданному.
Говоря языком человеческим, христианская любовь есть проявление высшей благожелательности по отношению к каждому человеку, который волею Божией встречается на пути его жизни. С одной стороны, это проявление благожелательности есть не просто исключительно внешнее поведение, ибо место пребывания этой благожелательности – сам дух, высшая фракция устроения человека, устремленная к Богу. С другой стороны, эта благожелательность должна проявляться в делах любви по отношению к окружающим и уж как минимум – в отсутствии злых измышлений и намерений касательно их. Святитель Игнатий Брянчанинов строго предупреждает: «Если ты думаешь, что любишь Бога, а в сердце твоем живет неприятное расположение хотя к одному человеку, то ты в горестном самообольщении». И действительно, с некоторой долей условности можно утверждать, что в наши дни христианская любовь является синонимом «благожелательности» и «милосердия» (в то время как просто «любовь» понимается в лучшем случае как романтическое увлечение, а в худшем – как нечто плотское и пошлое). Святитель Иоанн Златоуст так и пишет: «Если уничтожится милосердие на земле, то все погибнет и истребится». Все мы помним, какие характеристики дает любви апостол Павел: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится » (1 Кор. 13, 4-8).
Как выше было сказано, христианская любовь – это совсем не романтическое переживание, не чувство влюбленности и тем более не половое влечение. И в подлинном смысле любовью может быть названа именно христианская любовь как прямое проявление божественного в человеке, как инструмент восприятия нового, восстановленного, бессмертного Человека – Иисуса Христа. При этом следует оговориться, что романтическая любовь, равно как половое влечение, не есть нечто чуждое божественному устроению человеческого естества. Бог создает человека холостичным (от др.-греч. ὅλος - целый, цельный): и дух, и душа, и тело, разум и сердце – всё создается Единым Богом, всё создается прекрасным и совершенным («добро зело»), всё создается как единая, неделимая реалия, как единая природа.В результате великой катастрофы – грехопадения человека – его природа претерпевает повреждение, изменение, искажение, извращение. Некогда единое человеческое естество распадается на самостоятельно действующие фракции: ум, сердце и тело (иногда это деление представляется как дух, душа и тело), – каждая из которых обладает автономным волевым началом. Отныне эти начала действуют не в согласии друг с другом, они могут быть направлены не к добру, а ко злу, не к созиданию, а к разрушению – и самой личности, и окружающего мира. Но Господь Иисус Христос Своей крестной жертвой исцеляет эту поврежденную человеческую природу, приводит ее в совершенство, и разрозненные свойства человеческого естества (ум, сердце и тело) приводятся к гармонии, к единству в Богочеловеке Иисусе Христе.
Что такое влюбленность, или романтическая любовь?
Если пользоваться делением человеческой природы на дух, душу и тело, то влюбленность – это, безусловно, сфера души. Если вспомнить о святоотеческом делении на ум, сердце и тело, то романтическая любовь – это, безусловно, сфера сердца.
«Романтическая любовь – это служебное чувство, источником которого является Божественная любовь»
Здесь следует отметить, что мы используем понятия «романтическая любовь» и «влюбленность» как синонимы, в то время как последний термин чаще используется для характеристики поверхностных, несерьезных отношений (как говорят в светском обществе, флирта) в противовес «настоящей любви», «любви на всю жизнь», верности. Но в нашем контексте романтическая любовь, или влюбленность – это прежде всего чувство, эмоция. И для нас важно подчеркнуть, что эта «любовь» не та жертвенная христианская любовь, не движение к Богу. Романтическая любовь – это служебное чувство, но оно совсем не низменное, напротив – источником этого служебного чувства является как раз Божественная любовь. Возможно, именно этим объясняется тот факт, что это чувство, ввиду необычайной яркости и силы переживаний, поэты разных времен и культур ошибочно называли «божественным». Блаженный Августин в своей знаменитой «Исповеди» говорил, обращаясь к Богу: «Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе». Именно «потеря покоя» очень часто отражает как внешнее поведение, так и внутреннее состояние влюбленного, поскольку сразу развивается зависимость, характеризующаяся частичной утратой свободы и именуемая в святоотеческой традиции пристрастием. В более высоком смысле все человечество лишено покоя в поисках Бога Истинного.
Господь от начала создает человека ради вечного блаженства. Что является непременным условием этого блаженства? Любовь к Богу. Но Господь в плане онтологическом много выше, совершенней человека, а потому любить Его непросто, любовь к Господу должна предваряться (воспитываться, осмысливаться) любовью к равному. Поэтому Господь создает малую церковь – семью. Цель семьи – спасение ее участников (мужа, жены, детей) через взаимную жертвенную любовь, которая, в свою очередь, взращивает, воспитывает в участниках этой семьи любовь к Богу. Богословские термины «обожение» или «боговселение» в практическом осуществлении означает – спасти свою душу, т.е. научиться любить, прийти к тому, чтобы любовь стала господствующей в человеке. Именно в семье, можно даже сказать, в быту повседневной жизни, где каждая ситуация, каждое событие – это, с одной стороны, урок, а с другой, в то же время и экзамен, происходит настоящая проверка того, насколько человек научился любить, насколько он способен жертвовать и терпеть. Человеку может казаться, что он уже научился любить, а на самом деле это не так. По этому поводу Антоний, митрополит Сурожский, говорил: «Мы все думаем, будто знаем, что такое любовь, и умеем любить. На самом деле очень часто мы умеем только лакомиться человеческими отношениями». Грех живет в природе человека и искажает настоящее чувство.
Крайне сложно говорить о данных категориях в отношении неповрежденного мира и человека. Можно предположить, что той реалией, которую сегодня, в условиях падшего мира и падшего человека, мы именуем «романтической любовью», был как раз одним из аспектов того человеческого единства, той «единой плотью», которую создал Бог в Адаме и Еве: «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут [два] одна плоть» (Быт. 2, 24). После грехопадения это «единство» осталось в человеке, но, как и все остальное, было повреждено. Теперь это «единство» есть обоюдное чувственное влечение друг к другу мужчины и женщины, которые, быть может, случайно встретились в океане этой жизни. Это чувство невозможно свести исключительно к половому влечению, ибо последнее неспособно стать основой для серьезных отношений между мужчиной и женщиной. Семья создается на основе взаимной симпатии, взаимного стремления, рвения и взаимной привязанности друг к другу, верности двух будущих спутников жизни. Безусловно, эта сфера взаимного влечения не сфера тела, не сфера физиологии, это именно романтическая любовь, сфера души, т.е. чувственного, эмоционального начала в человеке, хотя и сфера телесной близости соприсутствует с ней в виде инстинкта.
«В христианском браке гармонично и нераздельно соприсутствуют и духовное, и душевное, и телесное»
Можно предположить, что до грехопадения любовь жертвенная, любовь романтическая и сфера телесной близости (вспомним Божественное повеление людям плодиться и размножаться – Быт. 1, 28) – были чертами единой любви. Но для описания человека поврежденного, онтологически разделенного, мы вынуждены в описании различных реалий употреблять различные термины. Одновременно с этим следует подчеркнуть, что в рамках христианского брака, когда его участники имеют по-настоящему христианское сознание (образ мыслей) и ведут по-настоящему христианский образ жизни, благодатью Божией эта гармония, это единство восстанавливается. И в христианском браке гармонично и нераздельно соприсутствуют и духовное, и душевное, и телесное, и любовь жертвенная, и любовь романтическая, и та, следствием которой является рождение детей.
Вне всякого сомнения, романтической любви или влюбленности, сколько бы прекрасным это чувство ни было и сколько бы поэты ни воспевали amor, недостаточно для создания по-настоящему счастливой и крепкой семьи. Господь говорит: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15, 5), и там, где нет христианской любви, там, где любовь человеческая не облагодатствована любовью Божественной, там любому начинанию человеческому, любому его союзу уготована участь дома, построенного на песке – «и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое» (Мф. 7, 27). И, собственно, вне любви Божественной обоюдная симпатия может пройти или «наскучить», и тогда брак вполне может превратиться в «животный» союз, и биологические животные сроки (зачатие, беременность и вскармливание ребенка), исчерпав себя, приведут его к неминуемому распаду. В то время как именно присутствие Бога в семье, наличие христианской жертвенной любви (т.е. христианского сознания мужа и жены) делает любовь романтическую «настоящей, единственной любовью» – той, которая «до гроба», той, которая «не перестает»! Христианский святой V века Блаженный Диадох говорил: «Когда человек ощущает Божию любовь, тогда он начинает любить и ближнего своего, а начав – не перестает… В то время, как плотская любовь по малейшему поводу испаряется, духовная – остается. В боголюбивой душе, находящейся под Божиим действием, союз любви не пресекается, даже когда ее кто-нибудь огорчает. Это потому, что боголюбивая душа, согретая любовью к Богу, хотя и потерпела от ближнего какую-то скорбь, быстро возвращается к своему прежнему благому настроению и охотно восстанавливает в себе чувство любви к ближнему. В ней горечь разлада совершенно поглощается Божией сладостью». Марк Твен говорил более прозаично: «Ни один человек не способен понять, что такое настоящая любовь, пока не проживет в браке четверть века ».
Мои оппоненты могут возразить мне, сказав, что в атеистические годы (эпоха СССР) люди в Бога не верили, в Церковь не ходили, однако семьи были крепкими. Это так, и здесь я бы обратил внимание на имеющий чрезвычайную важность фактор воспитания. Как бы там ни было, Советский Союз создавался людьми, воспитанными в парадигме христианских нравственных ценностей, и этот благочестивый опыт, как и правильное воспитание, давали соответствующий нравственный стержень на несколько поколений вперед. Люди забывали Бога, но инерционно помнили, «что такое хорошо и что такое плохо». Тяжелые годы становления СССР, Великая Отечественная война слишком много отняли у людей, и было не до того, чтобы «разбрасываться любовью». Не надо забывать, что и Русская Православная Церковь была крепка, как Церковь мучеников и исповедников Христовых. Однако в более спокойные и сытые 70-е измена или развод уже были делами обыденными настолько, что в той или иной степени упоминания об этом стали достоянием шедевров советского кино («Москва слезам не верит», «Служебный роман» и др.). Конечно, дело не только и не столько в спокойствии и сытости, сколько в том, что инерция благочестия постепенно исчезала, умирали те, кто знал Источник настоящей христианской жертвенной любви. В настоящее время любовь испытывается через потребительское отношение – люди ищут наслаждений, вечного праздника и не принимают трудностей, избегают ответственности.
Именно христианская любовь воспитывает подлинную ответственность и чувство долга, ибо именно они способны преодолеть очень многие проблемы взаимоотношений между двумя близкими людьми, которые неминуемо возникают в процессе становления любого семейного союза. Семейные отношения – это не сплошные «розовые облака», бывают и скандалы, и охлаждения, и задача по-настоящему любящих людей – преодолеть, пережить эти «грозовые тучи», оставаясь при этом верными самым прекрасным минутам их взаимоотношений. Семья включает в себя такое сочетание обстоятельств, при которых личность проявляет себя в полной мере своего содержания, как положительного, так и отрицательного. И необходима христианская жертвенная любовь, чтобы научиться любить свою вторую половину иначе . Так появляется любовь не к иллюзорному человеку (которого зачастую еще до брака создает наше воображение или сама вторая половина, порой неосознанно, пускает в ход свои актерские таланты), а к настоящему, к подлинному! И вот как раз семья – это и есть тот организм, в котором две личности, которые были изначально чужими друг другу, должны стать единым целым с единым сердцем, едиными мыслями, по образу Святой Троицы, при этом не утрачивая своей личной неповторимости, но обогащая и дополняя друг друга.
Священник Александр Ельчанинов писал: «Мы думаем о себе, что все мы причастны этой любви: каждый из нас любит что-либо, кого-либо… Но та ли это любовь, которой ожидает от нас Христос?.. Из бесконечного количества явлений и лиц мы выбираем родственные нам, включаем их в свое расширенное «я» и любим их. Но стоит им отойти немного от того, за что мы их избрали, как мы изольем на них полную меру ненависти, презрения, в лучшем случае – равнодушия. Это человеческое, плотское, природное чувство, часто очень ценное в этом мире, но теряющее свой смысл в свете жизни вечной. Оно непрочно, легко переходит в свое противоположение, принимает демонический характер». В последние десятилетия мы все являемся свидетелями того, что разводящиеся супруги сетуют на то, что, мол, «не сошлись характерами». А ведь за этой пресловутой формулировкой скрывается то, что люди не способны решать элементарные межчеловеческие проблемы, не способны справиться с самым простейшим конфликтом, эти люди не умеют ничего: ни терпеть, ни прощать, ни жертвовать, ни слушать, ни говорить. Эти люди не умеют любить, не умеют жить!
Начиная с эпохи Возрождения, с реставрации языческого мировоззрения, и далее с конца XVIII века - первой половины XIX века, с вхождением в сознание европейцев антропоцентрических и атеистических идей, все более и более забывается та любовь, о которой мы говорили в самом начале – любовь христианская, любовь жертвенная, любовь-уподобление Богу. Именно этим главным образом характеризуется эпоха Возрождения, эпоха романтизма, когда посредством популярной литературы, театра (на тот момент чрезвычайно модного), разного рода светских мероприятий (балов, приемов) романтическая любовь культивировалась как нечто абсолютное, самодостаточное и самоценное. Такая гиперболизация чувственной, человеческой любви с ее интригами, иллюзиями, страданиями, экспериментами, «треугольниками» привела к выхолащиванию духовного и нравственного содержания этого великого чувства. Любовь превращается в игру, в увлечение, в приключение, а иногда в психологическую патологию – в болезнь. Недаром Федор Михайлович Достоевский не без иронии замечал: «Влюбиться – не значит любить… Влюбиться можно и ненавидя». Вторая половина XX века – начало XXI века ознаменовали себя еще большей деградацией: на сегодняшний день под любовью между мужчиной и женщиной понимается иной раз чистая физиология, чисто животное сожительство, пошлое, утилитарное отношение к человеческой личности. Христианская вера уводит человека от утилитарного отношения к своему ближнему (когда человек оценивает другого исходя из того, как можно его использовать), а ведет его к жертвенному отношению.
Подлинная любовь – это в том числе и способность терпеть отсутствие ее у других.
Если разум человека по своей природе бесстрастен, то сердце преимущественно является носителем страстей (не обязательно страстей в смысле греховных проявлений, но и чувств, эмоций). А поскольку романтическая любовь – это сфера именно сердца (или души), соответственно, это богоданное чувство единства мужчины и женщины в особой степени подвержено разного рода искажениям, извращениям. Кстати, в Библии уже описаны разного рода модули этого чувства: так, на примере Захарии и Елисаветы показана любовь самоотверженная. Но отношения Самсона и Далилы – любовь коварная, любовь-манипуляция. Отношения Давида и Вирсавии – любовь порочная и греховная, любовь-болезнь. Последняя в наши дни широко распространена: многие наши современники глубоко несчастны, будучи неспособны устроить свою личную жизнь или хотя бы заиметь хоть сколько-нибудь продолжительные отношения. И это при том, что они бесконечно «до безумия» влюбляются, но их состояние очень напоминает болезнь.
Православному человеку известно название этой болезни – непомерная гордыня и, как ее следствие, – гиперболизированный эгоцентризм. Митрополит Антоний Сурожский говорил: «Любовь только тогда может давать, когда она забывает о себе». А вот что пишет по этому поводу православный психолог, доктор психологических наук Тамара Александровна Флоренская: «Пока человек ждет любви и внимания от других, живет этим, он никогда не удовлетворится, будет требовать все большего, и все ему будет мало. В конце концов, он окажется у разбитого корыта, как та старуха, которая захотела, чтоб служила ей рыбка золотая. Такой человек всегда внутренне несвободен, зависим от того, как к нему относятся. Этот свой источник любви и добра нужно открыть в себе самом. И открытие должно совершиться не в уме, а в сердце человека, не теоретически, а внутренним опытом». Один американский психолог Леланд Фостер Вуд как-то сказал: «Удачливый брак – это нечто гораздо большее, чем умение найти подходящего человека; это и способность самому быть таким человеком». И вот это очень важный момент – любить, а не ждать любви и всегда помнить: не я терплю, меня терпят!
О платоновском мифе
В наши дни бытует представление о том, что настоящую семью получится создать только со своей единственной и уникальной «второй половинкой». Иной раз некоторые романтичные мечтатели всю жизнь ищут эту вторую половинку, терпя неудачу за неудачей. Насколько такое представление о семье как союзе мужчины и женщины соответствует христианским воззрениям? В данном случае мы имеем дело со стихийно цитируемым платоновским мифом об андрогинах. Согласно ему, некие мифические перволюди, соединявшие в себе мужское и женское начала, возгордились своей силой и красотой и попытались напасть на богов. Те же в ответ произвели разделение в каждом из андрогинов на мужскую и женскую персону и рассеяли их по миру. И с тех пор люди обречены на поиски своей половины. Эта легенда, безусловно, красивая, романтическая, а самое главное – она отражает тот факт, что поиск спутника жизни действительно присутствует и порой этот поиск сопряжен скорее с разочарованиями, чем с удовлетворением. Однако, конечно, идея Платона не соответствует библейской картине устроения мира, в Священном Писании подобных идей мы не встречаем. Но все же надо отметить, что древнегреческий философ, хотя и был лишен Откровения, однако прочувствовал очень верные моменты. В частности, в его мифе мы слышим некий отголосок библейской истории первородного греха. И наконец, правда Платона в том, что действительно существует фактор психологической совместимости. Перед тем, как двух космонавтов отправить в совместный полет, соответствующие специалисты очень тщательно проверяют, насколько эти два человека способны бесконфликтно сосуществовать в рабочем пространстве. Подобные проверки проходят представители и других ответственных и опасных профессий.
И действительно, если мы посмотрим на себя, на свою жизнь, то наверняка заметим, что есть люди (и прекрасные, казалось бы), которые остаются для нас просто знакомыми, а есть те, которые становятся друзьями. Это не объяснить исключительно факторами нравственного или рационального выбора. Бывает так, что красавец-студент вдруг выбирает в качестве своей невесты не «Мисс университет», а какую-нибудь неприметную девчонку. «И что он в ней нашел?» – ворчат недовольные однокурсницы. А ему все ясно: «Нет в мире прекрасней Матильды моей». Все мы знаем, что существуют люди, нам симпатичные и не симпатичные (речь идет, в том числе, и о психологическом факторе). И это вне нравственных или эстетических категорий, это – нечто внутреннее. Разумеется, с точки зрения христианской нравственности, и к первым и ко вторым мы должны относиться с любовью, т.е. быть преисполнены благожелания к ним. Но наличие симпатии, аспекты психологической совместимости – это факт. Именно этим, кстати, объяснятся тот момент, что Бесстрастный Бог Иисус Христос имел любимого ученика Иоанна Богослова. Мы часто забываем, что Христос не только Совершенный Бог, но и Совершенный Человек. И, возможно, что Его человеческой природе в психологическом отношении был ближе именно апостол Иоанн как ученик, последователь, друг. И в нашей жизни мы наблюдаем то же самое. Поэтому конечно, Господь для Паши С. не творит специально Машу Н., подразумевая, что сии два индивидуума могут создать семью только в случае уникальной встречи друг с другом и не с кем иным. Конечно, таких «назначений» Господь не делает, хотя Своим Промыслом и направляет человека в правильную сторону. И решение, как и с кем создать семью – это решение в первую очередь самого человека, а не каких-то (пусть и Божественных) мистических перипетий. Конечно, семья не может быть создана людьми, которые не испытывают обоюдной симпатии или постоянно ругаются и спорят друг с другом. Люди встречаются, люди влюбляются, женятся, т.е. создают семьи с теми, к кому, во-первых, испытывают симпатию и, во-вторых, с теми, с кем чувствуют психологический комфорт – с кем легко говорить и легко молчать. Это сложно объяснить словами, но это всегда чувствуется.
О «самом низшем»
В наши дни стихийно распространено языческое мнение о том, что исцеления заслуживает только маленькая «аристократическая» частичка человека («душа» или «дух»), все же остальное выбрасывается на «свалку» (в I-III вв. эту идею широко декларировали т.н. гностические секты). Христос же исцелил всего человека, не только душу, ум или совесть, а всего человека, в том числе и телесность. Даже то, что в светском обществе называли «самым низшим» – человеческую плоть – Христос вводит в Царствие Божие. Во Христе происходит преображение и духа, и плоти, в отличие от плотоненавистнических, космоненавистнических гностических идей.
В этом отношении имеется потребность сказать слово об интимных отношениях. В Церкви (по причине, возможно, и невостребованности) не существует единого выверенного мнения касательно этого вопроса во всех его аспектах. Многочисленные церковные писатели современности высказывают различные суждения по этому вопросу. В частности, можно прочитать, что для христианина секс вообще неприемлем, что это принадлежность нашей греховной сущности, и супружеские обязанности существуют исключительно для деторождения и что такие желания (в лоне супружеской жизни) следует, по-возможности, подавлять. Однако Священное Писание не дает никаких оснований полагать, что сами по себе интимные отношения есть нечто грязное или нечистое. Апостол Павел говорит: «Для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть» (Тит. 1, 15). 51-е Апостольское правило гласит: «Если кто, епископ, или пресвитер, или диакон, или вообще из священного чина, удаляется от брака и мяса и вина, не ради подвига воздержания, но по причине гнушения, забыв, что все добро зело, и что Бог, созидая человека, мужа и жену сотворил вместе и таким образом клевещет на создание: или да исправится, или да будет извержен от священного чина, и отвержен от церкви. Так же и мирянин». Так же и правила 1, 4, 13 Гангрского Собора (IV в.) предполагают строгие прещения по отношению к тем, кто гнушается браком, то есть отказывается от брачной жизни не ради подвига, а потому, что считает брак (в частности, и в аспекте интимных отношений) недостойным христианина.
«Именно любовь позволяет человеку оставаться целомудренным»
Нигде в Священном Писании мы не можем прочитать каких бы то ни было суждений, из которых следовало бы, что Церковь в интимных отношениях видит что-то грязное, нехорошее, нечистое. В этих отношениях может происходить разное: и удовлетворение похоти, и проявления любви. Интимная близость мужа и жены является частью сотворенной Богом человеческой природы, замыслом Божиим о человеческой жизни. Именно поэтому такое общение не может осуществляться случайно, с кем угодно, ради собственного удовольствия или страсти, но всегда должно быть связано с полной отдачей себя и полной верностью другому, только тогда оно становится источником духовного удовлетворения и радости для любящих. И, вместе с тем, не стоит сводить эти отношения исключительно к цели деторождения, ибо в таком случае человек становится подобным животному, ибо у них все точно так, а вот любовь есть только у людей. Полагаю, что супругов влечет друг к другу все-таки не желание, чтобы в результате этого влечения появились дети, а именно любовь и стремление быть совершенно едиными друг с другом. Но при этом, конечно же, высшим даром любви становится и радость деторождения. Именно любовь освящает интимные отношения, именно она позволяет человеку оставаться целомудренным. Святитель Иоанн Златоуст прямо пишет, что «разврат происходит не от чего иного, как от недостатка любви». Борьба за целомудрие - самая тяжелая борьба. Церковь устами святых отцов и даже устами Священного Писания пользуется этими отношениями как неким образом для изображения более возвышенной любви, любви между человеком и Богом. Одна из самых прекрасных и удивительных книг Библии - это Песнь Песней.
Известный педагог протопресвитер Василий Зеньковский оставил нам такие слова: «Тонкость и чистота взаимной любви не только не стоят вне телесного сближения, но наоборот, им питаются, и нет ничего добрее той глубокой нежности, которая расцветает лишь в браке и смысл которой заключается в живом чувстве взаимного восполнения друг друга. Исчезает чувство своего “я” как отдельного человека… и муж, и жена чувствуют себя лишь частью какого-то общего целого – один без другого не хочет ничего переживать, хочется все вместе видеть, все вместе делать, быть во всем всегда вместе».
Зачем нужна гражданская регистрация, если можно засвидетельствовать свои отношения перед Богом?
Многих молодых людей несколько смущает тот факт, что таинство Венчания в Церкви может произойти только в случае наличия документа, подтверждающего гражданскую регистрацию семейного союза. Спрашивается, неужели Богу нужны какие-то штампы? И если мы даем обет верности друг другу перед Богом, то на что нам какие-то печати? На самом деле этот вопрос не такой сложный, как кажется. Просто нужно понять одну простую вещь. Человек в этом мире ответствен не только перед Богом, но и перед окружающими его людьми, и первое невозможно без второго. Семья состоит минимум из двух персон, а в перспективе состав семьи может увеличиться и до трех, четырех, пяти, шести, семи и т.д. человек. И в данном случае семья – это часть общества, и общество должно знать, что это его часть, что это именно семья (в смысле «мама-папа-я»). Ведь общество предоставляет семье определенный статус, определенные гарантии (в аспектах распоряжения и наследования имущества, образование, медицинское обслуживание детей, материнский капитал), а, соответственно, данные люди должны засвидетельствовать перед обществом: «Да, мы хотим быть семьей». В случае если эти два человека утверждают, что не чувствуют своей взаимосвязи с обществом и отрицают вышеназванные обоюдные обязательства (по типу «да нам плевать»), то в таком случае они должны полностью и бескомпромиссно отказаться от всех видов общественных связей и социальных услуг (грубо говоря, уйти отшельниками в глухие леса). Но они же этого не делают. А значит, в самой основе их позиции лежит лукавство. Будучи неспособны ответствовать перед людьми, лукаво относясь к общественным обязательствам, смогут ли эти люди ответствовать перед Богом? Очевидно, что нет. Во что же тогда превращается для них таинство Венчания? В театральную постановку? До 1917 года именно Церковь юридически регистрировала брак (браки инославных и иноверных регистрировали их религиозные общины), но в советскую эпоху эту обязанность выполняли Органы записи актов гражданского состояния (ЗАГСы). И Церковь не противопоставляет себя государственному устройству и, соответственно, церковное венчание – браку государственному, и первое является закреплением второго, его венцом. Если же «домостроители» не способны возвести фундамент, то не рано ли им возводить купол?
Говоря о семье, хотелось бы закончить вот чем. Церковь в своей литургической традиции совсем не говорит, что семья – это легко. Скорее наоборот. Таинство, в котором Господь благословляет мужчину и женщину, называется «Венчание». Слово «венчание» и «венец» – однокоренные. О каких венцах идет речь? О венцах мученических. Когда священник во время таинства Венчания второй раз обводит молодоженов вокруг аналоя, то возглашает: «Святые мученики!» А в одной из молитв священник, обращаясь к Господу, просит Его сохранить супругов, как «Ноя в Ковчеге,.. как Иону в чреве кита,.. как трех отроков в огне, послав им росу с неба» и т.д. Требования в отношении семейных обязательств (в частности, запрещающие разводиться) Самого Иисуса Христа показались апостолам настолько строгими, что некоторые из них в сердцах воскликнули: «если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться». И тем не менее, христианский опыт свидетельствует, что настоящую радость человеку дает не то, что просто, а то, что сложно! Известный французский католический писатель Франсуа Мориак как то заметил: «Супружеская любовь, которая проходит через тысячу случайностей, самое прекрасное чудо, хотя и самое обыденное». Да, семья – это сложно, да, это путь, состоящий из испытаний и даже соблазнов, но своим венцом этот путь имеет неописуемую благодать. И все мы это знаем, вспоминая еще те, крепкие, настоящие семьи наших предков, которые преодолевали все трудности и препятствия и являли собой образец по-настоящему любящих, счастливых людей.
Вконтакте
Введение
1. Понятие любви в историческомаспекте
2. Новый образ любви в Евангелии
3. Любовь как безмолвная песня Богу
4. Трансформации в этике«этического статуса» любви
5. Христианская любовь – дар святогодуха
Заключение
Список литературы
Введение
Любовь - основахристианской жизни, основа Спасения.
Любовь - душа мировойжизни. Без любви и ум мертвит и даже праведность устрашает. Настоящаяхристианская праведность в единении любви и истины по слову Псалмопевца:Милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются. В этом единении любовьнаправляется истиной, а истина раскрывается в любви. Любовь к падшему творениюподвигла Бога Отца спасти мир, во зле лежащий: Ибо так возлюбил Бог мир, чтоотдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имелжизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мирспасен был через Него. Сострадательностью, милосердием и любовью проникнуты всеземные деяния Сына Божия от Воплощения до Крестной смерти, послужившиеизбавлению людей от греха, проклятия и смерти.
Христианская концепциялюбви, как она была выражена в Новом Завете, соединяя иудаистскую и античнуютрадиции, выдвигает на первый план в понимании любви самопожертвование, заботу,дарение. Забота, рождаемая платоновским эросом или аристотелевской филией,обусловливалась особенным отношением к данному конкретному человеку, ставшемублагодаря своей красоте возлюбленным.
В данной работерассмотрим подробно концепцию христианского понимания любви.
1. Понятие любви висторическом аспекте
Распространенной являетсяточка зрения, согласно которой античность вплоть до поздних стоиков не знаетничего подобного заповеди любви. С этим ассоциировано (и ассоциируется) мнениео том, что античная этика - это по преимуществу социальная этикасправедливости; что ей достаточно справедливости и что она не проявляет особоговнимания к человечности. Античная этика действительно по преимуществу - этикасправедливости. И как таковая античная этика была социальной, социальноориентированной этикой. Однако в этой своей определенности этика былаобусловлена характером самой социальности в эпоху классической античности. Этосоциальность, утверждавшая себя в противостоянии роду, индивидуальномусвоеволию, тираническому произволу. В этих условиях человечность можетмыслиться как главным образом законосообразность, т.е. в социально предопределенныхформах поведения. Между тем, законосообразностью не исчерпывается пространствоимперативности в классическую античность.
Является несомненнымисторико-идейным фактом то, что и платоновская любовь-эрос, и аристотелевскаялюбовь-филия несут в себе важное императивно-ценностное содержание, прямооткрывающее перспективу к формуле любви-агапэ. Стало общим местом любоерассуждение о любви, и не только популярное, начинать с описания различий междуэтими древними понятиями любви. Но это те самые различия, которые опосредованныпринципиальной общностью.
По Ямвлиху Халкидскому,словом «дружба-филия» мы обязаны Пифагору. Пифагор дружбой называлединение всего со всем, в том числе человека с человеком. Дружба - универсальная соединительная сила в Космосе. В чем-то аналогично пифагоровскойдружбе конфуцианское жэнь (человечность): это то свойство, человеческой натуры,благодаря которому человек оказывается связанным со всем - с людьми, сживотными, с природой. В формуле единства небес, земли и человека В.С.Соловьевусматривал всеобъемлющую истину.
Известно платоновскоеопределение любви как «жажды целостности и стремления к ней»,даваемое в «Пире» (193а) устами Аристофана, предвосхищающего этойформулой свой миф об андрогинности перволюдей. В любви каждый находит своенеповторимое другое Я, в соединении с к-рым обретается гармония.Ксенофонтовский Сократ, озабоченный необходимостью строгого отличения духовнойлюбви от любви чувственной, указывает: Именно при духовной любви «людивзаимно любят друг друга», смотрят «один на другого судовольствием», разговаривают с благожелательностью, оказывают«доверие друг другу» и заботятся «друг о друге» и т.д.(Mem, 8, 17-19).
В любви человекприобщается к Благу, Космосу, вечности. Рассуждая об Эросе, Платон выстраиваетв «Пире» иерархию красоты, в контексте которой проясняется смысл«платонической любви» как устремленности к возвышенному ипрекрасному. И платоновский Сократ (в «Федре»), и ксенофонтовский (в«Пире») последовательно проводят мысль, что особенности любвиконкретного влюбленного обнаруживаются не в том, что он чувствует, а в том, какон относится к возлюбленному и какие ответные чувства вызывает. Эрос предстаетфундаментальной познавательной и творческой силой. В любви к другому человекутверждается, он обновляет себя через другого, перерождается и обретаетбессмертие.
Итак, за платоновскимучением о возвышенной любви-эросе просматривается определенная этическаяпарадигма, которую отношением к высшему определено и опосредствовано отношениек «ближнему». Эту парадигму можно назватьсимпатически-перфекционистской. Эта же парадигма этики - в учении олюбви-дружбе Аристотеля. Учению о дружбе принадлежит важное место в структуреаристотелевской «Этики». Она начинается с учения о высшем благе,затем продолжается рассуждением о том, каким должен быть человек, чтобысоответствовать высшему благу, затем - рассуждением о том, как человек долженотноситься к самому себе, далее - о том, как человек должен относиться к другимлюдям (и таково учение о дружбе), а в завершение разъясняется каким будетблаженство такого, т.е. добродетельного, воздержного и дружелюбного человека.
Сущностное содержаниедружбы, содержание дружбы в собственном смысле слова заключается в особенных - добродетельных и нравственно-прекрасных - отношениях. Дружба в узком смыслеслова это по сути дела именно те отношения, в которых человек последовательно идо конца проявляет себя как добродетельный. Что это за отношения? В дружбе людиблагодетельствуют друг другу; и наоборот, люди благодетельствуют преимущественнодрузьям. Друг представляет для друга ценность сам по себе.
Очевидно, что и посодержанию, и даже по форме аристотелевская «формула» дружбы весьмаблизка заповеди любви (в «Риторике» тема дружбы непосредственноследует за темой милостивости и предшествует теме благодеяния), правда, в ееветхозаветном содержании: дружеское расположение (или, что то же, любовь - philein) считается распространенным только на реально и потенциально близких,но среди таковых упоминаются среди прочих и те, кто не помнит обид и всегдаготов к примирению.
В дальнейшем развитиифилософского учения о дружбе концентрация сугубо этических характеристиксохраняется в полной мере. Так, по Эпикуру, при том, что дружба являетсянепременным условием счастья и одним из фундаментальных оснований блаженнойжизни мудреца, она - то, что желанно ради себя самого. И согласно стоикам,дружба - это форма отношений, покоящихся на свободе воли и добродетели. Сказатьо ком-то, что они друзья, отмечал Эпиктет, значит указать на то, что они - честные и справедливые. Способны ли те, кто вместе, к дружбе или нет, зависитот того, в чем они полагают себя и свою пользу - в свободе воли, в себе иливовне. Дружба автономна: сопутствуя родственным, семейным отношениям илисоратничеству, она от них не зависит, ибо не родственность или соратничествоотличают дружбу, честность, совесть и преданность прекрасному (Diss. II,22,30).Выявленное Аристотелем качество дружбы: к другу относятся, как к самому себе;сохраняется в стоицизме, но у Сенеки оно специфицировано в связи с доверием:друга следует принимать всей душой и доверять ему, как самому себе (Epist. III,2).
Христианская концепциялюбви , как она былавыражена в Новом Завете, соединяя иудаистскую и античную традиции, выдвигает напервый план в понимании любви самопожертвование, заботу, дарение. Забота,рождаемая платоновским эросом или аристотелевской филией, обусловливаласьособенным отношением к данному конкретному человеку, ставшему благодаря своейкрасоте возлюбленным. Христианская же милосердная (агапическая) любовь неявляется следствием личной симпатии или восхищения другим. В нейактуализируется доброта человека, потенциально содержавшаяся в нем и до встречис данным конкретным человеком; при этом в изначальной любовь к ближнему любимымоказывается именно ближний с его конкретными заботами и проблемами. Поэтомухристианская любовь к ближнему в принципе исключает ненависть: невозможнолюбить одного и ненавидеть другого. Наиболее существенным в христианскомпонимании любви было то, что она включала в себя также и прощение, и любовь кврагам.
В христианскомпонимании любви-агапэ так же, как и в платоновском понимании любви-эроса, соединяются отношение квысшему и отношение к ближнему. Однако античная«симпатически-перфекционистская» парадигма этики развивается в«перфекционистски-альтруистическую»; впрочем, ее зачаткипрослеживаются уже в аристотелевском учении о дружбе. Если «таинстволюбви» в платоновском «Пире» заключалось в том, что благодаряэросу человек может взойти по иерархии красоты и совершенства от низшего(любовь к единичному прекрасному телу) к высшему (любовь к высшему благу), то вхристианстве любовь к Богу предопределяет и по меньшей мере опосредует любовь кближнему.
Одновременно происходит,если так можно сказать, этизация любви-агапэ. Ведь эрос античности не простотрансформируется в агапэ христианства. Существенное изменение происходит и вмодальности любви. Правда, Сократ у Платона и Ксенофонта лишь внешне непретендует на большее, чем описание любви. Уже акцентированное различение междуАфродитой земной (простонародной) и Афродитой небесной, обыгрываемое иПлатоном, и Ксенофонтом (а в дальнейшем и неоплатониками), указывает, что невся та любовь достойна, что люди считают любовью: есть любовь прекрасная (кдуше, к вечному, к бессмертию, к Богу), и как таковая она - должная. Такимобразом, в античных теориях любви в известном смысле содержится «этикалюбви». Христианская теория любви изначально оформляется как этика.Христианство явно и настойчиво предписывает любовь. Агапэ (caritas) становитсяфундаментальным принципом христианской этики.
любовьхристианский дружба евангелия
2. Новый образ любви вЕвангелии
Новый завет объявиллюбовь главным законом во взаимоотношениях человека и Бога. Любовь, в отличиеот поклонения и страха, – отношение взаимное. По христианским представлениям,Бог любит людей, и свою любовь Он вполне проявил, послав в мир Своего Сына.«Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, Дабывсякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог СынаСвоего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него», – сказанов Евангелии от Иоанна (Ин 3, 16-17). "… Бог Свою любовь к нам доказываеттем, что Христос умер за нас..." (Рим 5, 8). О новом отношении христианинак Богу свидетельствуют и такие слова Иисуса, обращенные к людям: «Выдрузья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам». «Я уже неназываю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал васдрузьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего» (Ин 15,14-15).
Другая важнейшаяособенность христианского понимания любви состоит в требовании любить«ближнего». А понятие ближнего, относившееся в Ветхом завете только к «сынамИзраиля», Иисус распространяет на всех людей независимо от ихпринадлежности к тому или иному народу. На прощальной беседе с учениками(«тайной вечере») Иисус не раз упоминает, как бы давая завещаниеперед разлукой, о долге братской любви: «Заповедь новую даю вам, да любитедруг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга; по тому узнаютвсе, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин 13,34-35).
Согласно Новому заветулюбовь к ближнему является необходимым условием любви к Богу, ступенью к Нему."… Ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога,Которого не видит?" (1 Ин 4, 20). Любовь к ближним включает в себя преждевсего любовь к родственникам, детям, женам. Апостол Павел призывает:«Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя занее...» (Еф 5, 25). Однако любовь к ближним, даже к родным, не должназаслонять главного – любви к Богу. Иисус говорит своим ученикам: «Недумайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч,ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку сосвекровью ее. И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более,нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоинМеня».
Любовь должна занимать вдуше христианина место более высокое, чем даже вера. Об этом писал коринфянамапостол Павел: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любвине имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, изнаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять,а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело моена сожжение, а любви не имею, – нет мне в том никакой пользы».
Утверждая любовь каквысшую христианскую добродетель, апостол Иоанн взывал к людям:«Возлюбленные! будем любить друг друга, потому что любовь от Бога… Ктоне любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» (1 Ин 4, 7-8).
Христианский идеал любвиоказал огромное влияние на мировоззрение европейцев, хотя в течение двухтысячелетий не превратился в повседневную норму для всех, а так и осталсяидеалом.
3. Любовь какбезмолвная песня Богу
Глубокое размежеваниехристианства с язычеством в понимании любви отчетливо просматривается всочинениях Августина Аврелия (354-430), одного из первых христианскихфилософов.
Он проводит резкую граньмежду любовью и вожделением (похотью). Любовью он называет стремление душинасладиться Богом ради него самого, а также собою и ближними – ради Бога.Наоборот, вожделение, по Августину, – это стремление наслаждаться собой иближним не ради Бога. Настоящая любовь подобна песне, посвящаемой Богу; ееможно петь молча, ведь любовь сама есть голос к Богу.
Говоря о плотскихвлечениях, Августин не называет их словом «любовь», а только –«вожделение», «похоть». Половой акт он считаетнепристойностью потому, что «движение совокупляющихся органов… неповинуется человеческой воле». Человек сам виновен в том, что его плоть невсегда ему послушна, ведь «было бы несправедливо, если бы раба, то естьплоть, повиновалась тому, кто сам не повинуется своему Господу!»
Только супружество идеторождение могут служить некоторым оправданием «сладострастию»,хотя супружество все же не превращает порок в благо. Августин приводит такоесравнение: если хромой доковыляет до чего-то хорошего, то это прибытие неявляется злом из-за его хромоты, однако и хромота не становится благомвследствие пользы прибытия. Человек, вступая в плотскую связь, лишь тогда непобежден пороком, когда обуздывает и смиряет беспорядочные, непристойныедвижения и употребляет их только для деторождения.
Развратом Августинназывает не плотские желания и их удовлетворение, а необузданные желания,жадные к плотским удовольствиям. Так, питье и питание, необходимые длятелесного здоровья, могут превратиться в чревоугодие, когда становятсясамоцелью. "… Удовольствие – спутник опасный..." "… Того, чтодля здоровья достаточно, наслаждению мало". Опасность удовольствий в том,что из-за них человек может остаться в неведении настоящей Любви (т.е. Бога).Ведь «мало любит Тебя тот, кто любит еще что-то и любит не радиТебя».
Плотские влеченияАвгустин сравнивает с клеем на крыльях, который не позволяет летать. Надоочищать крылья от этого клея, чтобы подняться в небо. Только в чистом сердцеесть место для Творца. Чистое сердце, открытое для любви, ведет к Богу вернее,чем рациональное познание. По убеждению Августина, всякая любовь (к матери,другу, к прекрасному, знаниям) лишь тогда имеет действительную ценность, когдавидит во всем творение Бога и устремлена через творение к Творцу. «Еслитела угодны тебе, хвали за них Бога и обрати любовь свою к их мастеру… Еслиугодны души, да будут они любимы в Боге...» «То хорошее, что вылюбите, от Него, и поскольку оно с Ним, оно хорошо и сладостно, но оно станетгорьким – и справедливо, – потому что несправедливо любить хорошее и покинутьТого, Кто дал это хорошее»7. Когда в своих влечениях и привязанностях мызабываем о Творце того, что любимо нами, нас подстерегает неминуемая горечь;ведь все земное изменчиво и смертно, потому несчастна душа, скованная любовью ктому, что смертно. «Только тот не теряет ничего дорогого, кому все дорогив Том, Кого нельзя потерять». Не следует стенать о смерти друга, смертиматери, – бессмертный Бог объемлет все, и, любя Бога, мы не утрачиваем любовнойсвязи с ними. «Ничто не далеко от Бога», – вспоминает Августин словасвоей матери, искренней христианки; потому, когда она умерла, – описывает он, –«мы считали, что не подобает отмечать эту кончину слезными жалобами истенаниями: ими ведь обычно оплакивают горькую долю умерших и как бы полное ихисчезновение. А для нее смерть не была горька, да вообще для нее и не былосмерти»8. Любовь, освященная Богом, не знает утрат, лишь она несетчеловеку благостный покой.
Как видим, христианскоепонимание любви значительно отличается от античного. Из древнегреческихтолкований любви христианское вероучение переняло только «агапэ» –любовь к ближнему, причем, вложив более широкий смысл в понятие«ближний». Платоновскую теорию восхождения от низшего эроса к высшемухристианское мировоззрение отклонило: эротика стала расцениваться не какступенька вверх, а как болото, которое может лишь засасывать. (Заметим, однако,что Августин в своей «Исповеди» фактически описывает, как постепенно,в преодолении «низменных влечений» происходило его собственноевосхождение к Богу, но сам Августин, похоже, не придал ценности ступеням, покоторым он восходил.)
Неверно, однако, было бысчитать, что христианство только сузило сферу любви. Оно сформировало новыйидеал – любви к Богу и бескорыстной, непохотливой, братской любви ко всемлюдям. Этот идеал в дальнейшем стал основой для появления нового типа любви –любви личности к личности, которую в современном мире называют «настоящейлюбовью».
Наряду с религиознымидеалом в средние века сформировался также идеал «рыцарской» любви,во многом не похожей на «каноническую» христианскую любовь. Не будемостанавливаться на этом аспекте; интересующимся можно порекомендовать книгуМ.Оссовской.
4. Трансформации вэтике «этического статуса» любви
Это изменение«этического статуса» любви, т.е. места и роли концепта любви в этикестимулировало изменения и внутри более широкого этического знания. И вплатонизме, и в особенности в неоплатонизме любовь-эрос рассматривалась какмощная познавательная и творческая сила. Августин воспринимает эту традициюпонимания эроса как мистической способности познания: это не познание разумом;это познание сердцем. Но он соединяет эту традицию с учением о любви-агапэ.Фактически отсюда берет начало богатая в европейской истории мысли традицияфилософии сердца. Августин воспринимает также античное дифференцированноепонимание любви как любви небесной (caritas) любви земной (concupiscentia).Caritas выражается в стремлении души к наслаждению Богом ради него самого;concupiscentia, или вожделение - в стремлении наслаждаться собой и близкими кактаковыми, т.е. независимо от заповедей Бога.
Фома Аквинский втрактовке любви почти полностью следует Аристотелю: в любви всегда воплощаетсяжелание блага; отношение к чему-то как к благу и есть отношение любви;стремление к высшему благу выражается в любви к Богу. На основе этого вфилософском осмыслении любви проясняется разнообразие императивно-мотивационныхи ценностных оснований самоопределения личности. Бернард Клервосский проводитуже более тонкую дифференциацию разновидностей любви. Небесная и земная любовь- это не просто любовь к Богу и любовь к самому себе: любовь к самому себеможет проистекать из себялюбия как такового или же вдохновляться исключительнолюбовью Бога к человеку различает любовь к самому себе; себялюбивую любовь кБогу; и любовь к Богу может быть из себялюбия, а может и сочетать в себесебялюбие со стремлением к Богу ради него самого. Эгоизм и милосердие предстаютукорененными в одном и том же источнике; милосердие есть результат очищениялюбви от всех форм эгоизма.
В эпоху Возрождениятематика любви расщепляется и развивается в духе либонеоплатонистски-мистического, либо гедонистического эротизма. Этарасщепленность любовной тематики сохраняется и в философии Нового времени.Благодаря первой тенденции в понимании любви, поддержанной, в частностиМ.Фичино, Дж.Бруно, Б.Паскалем, идеи, наработанные в философии эроса былитранслированы в философию морали. Так, Б.Паскаль (вслед за Бруно и, прежде,Августином), считая любовь движущей силой познания, рассматривал «логикусердца» в качестве основы истины; именно в любви человек восходит к высшимформам познания - познанию Бога. Уже в этическом сентиментализме сердце какморальное чувство (у Шефтсбери и Хатчесона) или совесть (у Дж.Батлера)рассматривалось как главная способность в моральном познании.
В рационализме, наоборот,познавательная функция любви дезавуируется и, как следствие, любовь вытесняетсяв область «несущественного». Р.Декарт последовательно отделял любовьот сферы познания, и, проводя различие между любовью-благожелательностью илюбовью-вожделением, отводил ей место исключительно в сфере страстей. При этомДекарт сохраняет существенное для европейской мысли понимание любви каквоплощенной целостности, в к-рую человек включает наряду с собой и другогочеловека (в отличие от ненависти, при к-рой человек рассматривает себя какцелое, совершенно отделенное от другого); в любви к другому относятсянезаинтересованно (в смысле бескорыстно) и благожелательно, другой представляетценность саму по себе. По интенсивности проявления этих характеристик Декартразличал любовь-привязанность (объект любви ценят меньше, чем себя),любовь-дружбу (другого ценят наравне с собой) и любовь-благоговение (объектлюбви ценят больше самого себя). Так же в сенсуалистическом контекстерассматривал любовь Б.Спиноза: любовь - это удовольствие, к-рое человекиспытывает, воспринимая какой-то внешний объект. Однако в отличие от ДекартаСпиноза полагал, что желание любящего соединиться с любимой вещью является несущностью Л., но лишь ее свойством и ее проявлением.
Кажется, именноспинозовское понимание любви как удовольствия и ощущения имеет в виду И. Кант,отрицая за любовью возможность быть предметом желания и тем болеедолженствования. Таким образом, Кант помещает любовь вне морали (долга): любовьне вменяема. Но за таким отношением к любви стоит определенное понимание мораликак исключительно сферы императивности. Что не подлежит вменению на основеимператива, не относится к морали. Вместе с тем, у Канта окончательнообнаруживается тенденция новоевропейской мысли экстраполировать существенныехарактеристики, изначально выявленные уже в античности в анализе дружбы илюбви, на мораль и личность. Второй практический принцип категорического императивав снятом виде содержит в себе характеристики не только христианскойлюбви-агапэ, но и аристотелевской любви-филии, и платоновской любви-эроса: покатегорическому императиву должно к другому относится также как к цели, т.е.ради него самого. Впрочем, что может означать практически отношение к другомукак ценности самой по себе, если не отношение заботы, дарения и любви?
Близкое содержаниеобнаруживается и в раскрытии Гегелем понятия свободы как тождества меня сдругим - свободным и свободно признаваемым мной в качестве свободного, каксостояния, в к-ром «я, рефлектируя в себя, непосредственно рефлектирован вдругом, и наоборот, я становлюсь в непосредственное отношение к самому себе,относясь к другому». Гегель, может быть и неявно, но с большим вниманиемотносился к традиции философии любви (что можно было почувствовать уже в раннихего произведениях). У него можно найти и непосредственные свидетельстваинтересующей нас миграции идей. Именно благодаря христианскому учению олюбви-агапэ, считал он, в европейскую традицию входит концепция личной свободы:«Эта идея пришла в мир благодаря христианству, согласно которомуиндивидуум как таковой имеет бесконечную ценность, поскольку он являетсяпредметом и целью любви Бога». Но ведь без этой идеи немыслимо новоевропейскоепонятие морали.
Однако наряду сассимиляцией в понятии морали идей, выработанных в относительно понятий дружбаи любовь, происходят изменения с самими этими концептами. Понятие моралипостепенно складывается на протяжении XVIII. Но это - именно то время, когдапроблематика дружбы и любви отступает в философии на задний план: тот опытмежчеловеческих отношений, который рационализировался и обобщался в понятияхдружбы и любви, получает иное, более широкое и абстрактное концептуальноевыражение - в понятии морали. О дружбе и любви вроде бы уже можно и неупоминать в философском рассуждении, если ведется речь о морали. В особенностиэто касается понятия дружбы - оно совсем перестает быть тем из важным иособенным предметом в морально-философских рассмотрениях, каким это было, позамечанию А.Шопенгауэра, у древних философов). Но на основе «импорта»из понятий «дружба» и «любовь» в понятие «мораль»существенных содержательных характеристик человеческих отношений возникаетобратное движение идей: в современном сознании дружба и любовь - это такиефеномены человеческих отношений, которые несут на себе санкцию морали, моральнооправданны - оправданны тем, что как будто содержат в себе качества, вменяемыеморалью.
5. Христианская любовь– дар святого духа
Рассмотрим пониманиелюбви как высшей добродетели к спасению с точки зрения богословского анализа.
Любовь в христианскомпонимании - это дар Святого Духа, по слову апостола Павла: Любовь Божияизлилась в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим. 5,5). Это тот необходимыйдар Святого Духа, без которого христианская вера и жизнь вообще невозможны. Всвоем «Гимне любви» апостол Павел неопровержимо свидетельствует о превосходствелюбви над всеми прочими добродетелями, дарованными нам Духом Святым, ибо безлюбви они не имеют никакой цены и не приводят человека к Спасению: Если яговорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медьзвенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, иимею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имеюлюбви, то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение,а любви не имею, нет мне в том никакой пользы (1 Кор. 13, 1-3).
Таким образом, и веранаша, и уставное благочестие, и богословские познания, и даже дары чудотворенияи пророчества - все это теряет всякое значение, обесценивается, превращается вничто, если у нас нет дара любви, этого определяющего признака «ученикаХристова», ибо Сам Господь дал новую заповедь апостолам в прощальной беседе:Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы далюбите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметьлюбовь между собою (Ин. 13, 34 -35).
Именно дар Божественнойлюбви создает Церковь как единосущие человеческих душ по образу Единосущной иНераздельной Троицы. «Церковь, говорит В. Н. Лосский, – есть образ ПресвятойТроицы. Отцы это постоянно повторяют, канонические правила подтверждают». ДарБожественной любви создает внутреннюю, невидимую, онтологическую сторону Церквикак мистического Тела Христова. Потому без этого дара нет Церкви в указанномсмысле слова и нет Спасения. С другой стороны, в Послании апостола Иоаннасказано: Бог есть любовь (1 Ин. 4, 8, 16), то есть любовь есть содержаниеБожественной Жизни и поэтому стяжавший любовь Божественную в силу одного этогостановится бессмертным, ибо Божественная Жизнь не подлежит смерти: Мы знаем,что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий братапребывает в смерти (1 Ин. 3, 14).
Итак, если христианскаялюбовь по своему происхождению есть дар Божий, то по своей природе она естьединосущие человеческих душ, создающее Церковь как живой организм любви, какмистическое Тело Христово, или иначе - как невидимую онтологическую сторонуЦеркви. В Своей Первосвященнической молитве Спаситель молился о таком единствеСвоих учеников и всех последователей, которое существует в Божественной жизниПресвятой Троицы: Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их:Да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Наседино (Ин. 17, 20-21). В этих словах ясно выражена сущность христианства: ононе является каким-то отвлеченным учением, которое принимается разумом.Христианство - это жизнь, в которой отдельные личности силою Божественной Любвиобъединяются нераздельно и неслиянно в одно многоипостасное Существо,представляющее собой Церковь с ее внутренней, незримой стороны. Спасает ивводит в жизнь вечную только приятие в себя, внутрь своей души. БожественнойЖизни Триипостасного Бога, которая состоит во взаимной самоотдаче каждойИпостаси (Отца, Сына и Святого Духа) друг другу, когда каждое ипостасное «Я»существует в другом «Я». Это есть предвечное самоотвержение и смирение, дающеебесконечное блаженство любви, и тому, кто причастился Божественной Любви,открывается тайна Триединства в меру его причастности. Протоиерей ГеоргииФлоровский (1893-1979) писал: «Заповедь любви Господь возводит к тайнеТроичного единства, ибо эта тайна есть Любовь… Можно сказать, Церковь есть втвари Образ Пресвятой Троицы, потому и связано откровение Троичности соснованием Церкви». Все изложенное можно резюмировать словами священника ПавлаФлоренского: «Любить невидимого Бога - это значит пассивно перед Ним открыватьсвое сердце и ждать Его активного откровения так, чтобы в сердце нисходилаэнергия Божественной Любви. «Причина любви к Богу есть Бог» (святой БернардКлервоский). «Напротив, любить видимую тварь – это значит давать воспринятойБожественной энергии открываться через воспринявшего, во вне и окрествоспринявшего - так же, как она действует в самом Триипостасном Божестве, - давать ей переходить на другого, на брата. Для собственных человеческих усилийлюбовь к брату абсолютно невозможна. Это дело силы Божией. Любя, мы любим Богаи в Боге».
Только познавшийТриединого Бога может любить истинною любовью. Если я не познал Бога, неприобщился Его Существу, то я не люблю. И еще обратное: если я люблю, то яприобщился Богу, знаю Его. Тут прямая зависимость знания и любви к твари. Центромисхождения их является пребывание - себя в Боге и Бога в себе.
А что мы познали Его,узнаем из того, что соблюдаем Его заповеди. Кто говорит: «я познал Его», нозаповедей Его не соблюдает, тот лжец, и нет в нем истины; а кто соблюдает словоЕго, в том истинно любовь Божия совершилась: из сего узнаем, что мы в Нем. Ктоговорит, что пребывает в Нем, тот должен поступать так, как Он поступал (1 Ин.2, 3-6). Но пока еще это взаимосопребывание Бога и человека есть положениесвободной веры, а не факт принудительно-властного опыта. Почти исключительноэтой зависимости посвящены Иоанновы Послания.
Всякий любящий рожден отБога (1 Ин. 4, 7). Это не только изменение или улучшение, илиусовершенствование, нет, - это есть именно исхождение от Бога, приобщениеСвятому. Любящий возродился или родился во второй раз - в новую жизнь, онсоделался «чадом Божиим», приобрел новое бытие и новую природу, был «мертв иожил» для перехода в новое царство действительности (это-то и говорит притча облудном сыне; см. Лк. 15, 32). Пусть другим - людям с «окаменевшим сердцем» - он продолжает казаться тем же, просто человеком. Но на деле в невидимых недрахего «блудной» души произошло таинственное пресуществление. Прекращение и агонияабсолютного скепсиса были лишь муками рождения из тесной и темной утробыплотской жизни в необъятную ширь жизни бесконечной и всесветлой. Любящийперешел от смерти к жизни, из царства века сего в Царство Божие. Он соделалсяпричастником Божественного естества (2 Пет. 1, 4). Он явился в новый мирИстины, в котором может расти и развиваться; в нем пребывает семя Божие - семяБожественной Жизни (1 Ин. 3, 9), семя самой Истины и подлинного ведения. ЗнаяИстину, он понимает теперь, почему произошло с ним такое изменение: Мы знаем,что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий братапребывает в смерти. Всякий, ненавидящий брата своего не имеет жизни вечной, внем пребывающей (1 Ин. 3, 14-15). Не имеющий жизни вечной - то есть не вошедшийв жизнь Пресвятой Троицы, – и любить-то не может, ибо сама любовь к брату естьнекое проявление, как бы истечение Божественной силы излучаемой любящим Богом.
Не юридически-моральный,а метафизический смысл имеет положение: Кто говорит, что он во свете (в истине.-Ред.),а ненавидит брата своего, тот еще во тьме (в неведении.- Ред.). Кто любит братасвоего, тот пребывает во свете, и нет в нем соблазна (то есть тьмы неведения. - Ред.). А кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, ине знает куда идет, потому что тьма ослепила ему глаза (1 Ин. 2, 9-11). Свет - Истина, и эта Истина непременно выявляет себя; вид ее перехода на другого - любовь, точно так же, как вид перехода на другого упорствующей, не желающейпризнать себя за таковую тьмы неведения - ненависть. Кто делает добро, тот отБога: а делающий зло не видел Бога (3 Ин. 1, 11).
Нет любви - значит нетистины; есть истина - значит неотменно есть и любовь. Всякий, пребывающий вНем, не согрешает; всякий согрешающий не видел Его и не познал Его (1 Ин. 3,6). Всякий, рожденный от Бога, не делает греха, потому что семя Его пребывает внем; и он не может грешить, потому что рожден от Бога. Дети Божий и детидиавола узнаются так: всякий, не делающий правды, не есть от Бога, равно и нелюбящий брата своего (1 Ин. 3, 9 -10). Любовь с такой же необходимостью следуетиз познания Бога, с какой свет лучится от светильника и с какой ночноеблагоухание струится от раскрывшейся чашечки цветка, «познание делаетсялюбовью» (святой Григорий Нисский). Поэтому взаимная любовь учеников Христаесть знамение, знак их наученности, их ведения, их хождения в Истине. Любовьесть собственный признак, по которому признается ученик Христов (Ин. 13, 35).
Но нельзя было бы сделатьбольшей ошибки, как отождествив духовную любовь ведающего Истину сальтруистическими эмоциями и стремлением ко «благу человечества», в лучшемслучае опирающимися на естественное сочувствие или на отвлеченные идеи. Длялюбви в последнем смысле все начинается и кончается в эмпирическом деле,ценность подвига определяется его зримым действием. Но для любви в смыслехристианском эта ценность относительная, внешняя. Даже нравственнаядеятельность, как-то: филантропия, борьба за социальное равенство, обличиенесправедливости, взятые сами по себе, вне Божественной любви, не имеютподлинной духовной ценности. Не внешность разного рода «деятельностей»желательна, а благодатная жизнь, переливающаяся в каждом творческом движенииличности. Кроме того, эмпирическая внешность как таковая всегда допускаетподделку. Ни одно время не смеет отрицать что лжеапостолы, лукавые делатели,принимают вид Апостолов Христовых, что даже сам сатана принимает вид Ангеласвета (2 Кор. 11, 13-14). Но если все внешнее может быть подделано, то дажевысший подвиг и высшая жертва - жертва жизнью своей - сами по себе - ничто;если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви, не имею, - нет мне в том никакой пользы (1 Кор. 13, 3).
Любовь вне Бога - лишьестественное, природно-космическое явление, мало подлежащее христианскойоднозначной и безусловной оценке. Тем более само собою ясно, что здесьупотребляются слова «любовь», «любить» и производные от них в их христианскомсмысле и оставляются без внимания привычки семейные, родовые и национальные,эгоизм, тщеславие, властолюбие, похоть и прочие «отбросы» человеческих чувств,прикрывающиеся словом любовь.
Истинная любовь естьвыход из эмпирического и переход в новую действительность. Любовь к другомуесть отражение на него истинного ведения, а ведение есть откровение СамойТриипостасной Истины сердцу, то есть пребывание в душе любви Божией к человеку:если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна естьв нас (1 Ин. 4, 12). Мы вошли с Ним не только в безличное,промыслительно-космическое отношение, но и в личное отче-сыновнее общение.Поэтому-то «если сердце наше не осуждает нас» (но, конечно, самое-то сердцедолжно быть для своего суждения хоть сколько-нибудь очищенным от коры скверны,источившей его поверхность, и способным судить о подлинности любви), если мысознаем сознанием оцеломудренным, что любим не словом или языком, но делом иистиною (1 Ин. 3, 18), то мы действительно получили новую сущность,действительно вошли в личное общение с Богом, мы имеем дерзновение к Богу, ибоплотской человек обо всем судит по-плотскому. Ведь кто сохраняет заповеди Его,тот пребывает в Нем, и Он в том. А что Он пребывает в нас, узнаем по духу,который Он дал нам (1 Ин. 3, 24). Если мы любим Его, то мы пребываем в Нем и Онв нас (1 Ин. 4, 13).
Но спрашивается, в чем жеконкретно выражается эта духовная любовь? В преодолении границ самости, ввыхождении из себя, для чего нужно духовное общение друг с другом. Если мыговорим, что имеем общение с Ним, а ходим во тьме, то мы лжем и не поступаем поистине (I Ин. 1, 6).
Абсолютная Истинапознается в любви. Но слово «любовь» разумеется не в смыслесубъективно-психологическом, а в смысле объективно-метафизическом. Не то, чтобысамая любовь к брату была содержанием Истины, как утверждают это некоторыерелигиозные нигилисты, не то чтобы ею, этой любовью к брату, все исчерпывалось.Нет, любовь к брату - это явление другому, переход на другого, как бы втечениев другого того вхождения в Божественную Жизнь, которое в самом Богообщающемсясубъекте сознается им как ведение Истины. Метафизическая природа любви - всверхлогическом преодолении голого самотождества «я=я» и в выхождении из себя,а это происходит при истечении на другого, при влиянии в другого силы Божией,расторгающей узы человеческой конечной самости. В силу этого выхождения «я»делается в другом, в не-«я», этим не-«я», делается единосущным брату, - единосущным, а не только подобно-сушным, каковое подобносущие и составляетморализм, то есть тщетную внутренне-безумную попытку человеческой,внебожественной любви. Подымаясь над логическим, бессодержательно пустымзаконом тождества и отождествляясь с любимым братом, «я» тем самым свободноделает себя не-«я» или, выражаясь языком священных песнопений, «опустошает»себя, «истощает», «уничижает» (ср. Флп. 2, 7), то есть лишает себянеобходимо-данных и присущих ему атрибутов и естественных законов внутреннейдеятельности по закону онтологического эгоизма или тождества ради нормы чужогобытия. «Я» выходит из своего рубежа, из нормы своего бытия и добровольноподчиняется новому образу, чтобы тем включить свое «я» в «я» другого существа,являющееся для него не-«я». Таким образом, безличное не-«я» делается лицом,другим «я», то есть «ты». Но в этом-то «обнищании» или «истощении» «я», в этом«опустошении», или кенозисе себя, происходит обратное восстановление «я» всвойственной ему норме бытия, причем эта его норма является уже не простоданной, но и оправданной, то есть не просто наличной в данном месте и моменте,но имеющей вселенское и вечное значение. В другом, через уничижение свое, образбытия моего находит свое «искупление» из-под власти греховного самоутверждения,освобождается от греха обособленного существования, о котором гласили греческиемыслители; и в третьем, как искупленный, «прославляется», то есть утверждаетсяв своей нетленной ценности. Напротив, без уничижения «я» владело бы нормойсвоей лишь в потенции, но не в акте. Любовь и есть «да», говоримое «я» самомусебе; ненависть же - это «нет» себе. Любовь сочетает ценность с данностью,вносит в ускользающую данность долженствование, долг, а долг ведь и есть то,что дает данности долготу. Это любовь единит два мира: «в том и великое, чтотут тайна, что мимоидущий лик земной и вечная Истина соприкоснулись тут вместе»(Ф.М. Достоевский).
Любовь любящего, переносяего «я» в «я» любимого, в «ты», тем самым дает любимому «ты» силу познавать вБоге «я» любящего и любить его в Боге. Любимый сам делается любящим, самподымается над законом тождества и в Боге отождествляет себя с объектом своейлюбви. Свое «я» он переносит в «я» первого через посредство третьего. Но этивзаимные «самопредания», «самоистощания», «самоуничижения» любящих только длярассудка представляются рядом, идущим в беспредельность. Поднимаясь надграницами своей природы, «я» выходит из временно-пространственнойограниченности и входит в Вечность. Там весь процесс взаимоотношения любящихесть единый акт, в котором синтезируется бесконечный ряд, бесконечная серияотдельных моментов любви. Этот единый, вечный и бесконечный акт есть единосущиелюбящих в Боге, причем «я» является одним и тем же с другим «я» и вместе с темотличным от него. Каждое «я» есть не-«я», в силу отказа от себя другого «я»ради первого. Вместо отдельных, разрозненных, самоупорствующих «я» получаетсядвоица - двуединое существо имеющее начало единства своего в Боге: предел любви– да двое едино будут (Еф. 5, 31). Но притом каждое «я», как в зеркале, видит вобразе Божием другого «я» свой образ Божий.
Эта двоица сущностьюсвоей имеет любовь и, как конкретно-воплощенная любовь, она прекрасна дляпредметного созерцания. Если для первого «я» исходной точкой единосущия бываетистина, а для второго, для «ты», - любовь, то у третьего «я», у «он», такойточкой опоры будет уже красота. В нем красота возбуждает любовь, а любовь даетведение истины. Наслаждаясь красотою двоицы, «он» любит ее и через то познает,утверждая каждого, каждое «я» в его ипостасной самобытности. Этим утверждениемсвоим созерцающее «я» восстанавливает самотождество созерцаемых ипостасей:первого «я» как «я» любящего и любимого; второго «я» как любимого и любящего, - как «ты». Тем самым, через отдачу себя двоице, разрывом оболочки своейсамозамкнутости, третье «я» приобщается ее единосущию в Боге, а двоица делаетсятроицей. Но «он», это третье «я», как созерцающее двоицу предметно, самоявляется началом для новой троицы. Третьим «я» все троицы срастаются междусобой в единосущное целое - в Церковь или Тело Христово как предметноераскрытие Ипостасей Божественной Любви. Каждое третье «я» может быть первым вовторой троице и вторым в третьей, так что эта цепь любви, начинаясь от ТроицыАбсолютной, которая силою Своей, как магнит бахрому из железных опилок,сдерживает все, простирается дальше и дальше. Любовь, по блаженному Августину,есть «некоторая жизнь, сочетающая или сочетать стремящаяся».
Это и есть веяние ДухаСвятого, утешающего радостию созерцания вездесущего и все исполняющегосокровищем благим, подающего жизнь и своим вселением очищающего мир от всякойскверны. Но для сознания животворческая деятельность Его делается явной лишьпри высшем прозрении духовности
Такова схема самообоснованияличностей. Но как конкретно раскрывает себя любовь, эта центробежная силабытия, исходящая от знающего Истину? Не останавливаясь на подробностях,напомним лишь общеизвестное место из «Гимна любви» апостола Павла, в которомсказано все: Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь непревозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается,не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всемуверит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя ипророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчастизнаем, и отчасти пророчествуем: когда же настанет совершенное, тогда то, чтоотчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенческимыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое.Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем клицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперьпребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше (1 Кор. 13, 4-13).
Заключение
Христианство принесло вмир новое понимание любви, чуть ли не во всем противоположное античномупониманию.
Главным средоточием любвихристианство признает Бога. Ни античный, ни иудейский мир не ведали такого родалюбви. Античных богов почитали, поклонялись им, приносили жертвы, но не любиликого-то из них как Единого, совершеннейшего Бога, как личность. Иудейская жерелигия признавала нормой отношения человека к Богу страх.
Христианская концепциялюбви , выдвигает напервый план в понимании любви самопожертвование, заботу, дарение. Забота,рождаемая платоновским эросом или аристотелевской филией, обусловливаласьособенным отношением к данному конкретному человеку, ставшему благодаря своейкрасоте возлюбленным. Христианская же милосердная (агапическая) любовь неявляется следствием личной симпатии или восхищения другим. В нейактуализируется доброта человека, потенциально содержавшаяся в нем и до встречис данным конкретным человеком; при этом в изначальной любовь к ближнему любимымоказывается именно ближний с его конкретными заботами и проблемами. Поэтомухристианская любовь к ближнему в принципе исключает ненависть: невозможнолюбить одного и ненавидеть другого. Наиболее существенным в христианскомпонимании любви было то, что она включала в себя также и прощение, и любовь кврагам.
Важнейшая особенностьхристианского понимания любви состоит в требовании любить «ближнего».
Список литературы
1. Апресян Р.Г. «От«дружбы» и «любви» - к «морали»: об одном сюжетев истории идей». ектор этики Института философии РАН. Этическая мысль. - Ежегодник- М.: ИФ РАН. 2000.
3. Балашов Л.Е. Этика. Учебноепособие - М., 2003. - 137 с.
4. Информационный порталПетрозаводской и Карельской епархии. Статья «Любовь высшая добродетель коспасению. Богословский анализ»- eparhia.onego.ru/
5. Демидов А.Б. Название Феноменычеловеческого бытия. 1999.
6. Этика: Энциклопедический словарь /Под ред. Р.Г. Апресяна, А.А. Гусейнова. М.: Гардарики, 2001.
7. Этическая мысль: Науч.-публицист. чтения/ Редкол.: А.А. Гусейнов и др. - М..: Политиздат, 1990. - 480 с.
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http://www.allbest.ru/
Введение
1. Понятие любви в историческом аспекте
2. Новый образ любви в Евангелии
3. Любовь как безмолвная песня Богу
4. Трансформации в этике "этического статуса" любви
5. Христианская любовь - дар святого духа
Заключение
Список литературы
Введение
Любовь - основа христианской жизни, основа Спасения.
Любовь - душа мировой жизни. Без любви и ум мертвит и даже праведность устрашает. Настоящая христианская праведность в единении любви и истины по слову Псалмопевца: Милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются. В этом единении любовь направляется истиной, а истина раскрывается в любви. Любовь к падшему творению подвигла Бога Отца спасти мир, во зле лежащий: Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был через Него. Сострадательностью, милосердием и любовью проникнуты все земные деяния Сына Божия от Воплощения до Крестной смерти, послужившие избавлению людей от греха, проклятия и смерти.
Христианская концепция любви, как она была выражена в Новом Завете, соединяя иудаистскую и античную традиции, выдвигает на первый план в понимании любви самопожертвование, заботу, дарение. Забота, рождаемая платоновским эросом или аристотелевской филией, обусловливалась особенным отношением к данному конкретному человеку, ставшему благодаря своей красоте возлюбленным.
В данной работе рассмотрим подробно концепцию христианского понимания любви.
1 . Понятие любви в историческом аспекте
Распространенной является точка зрения, согласно которой античность вплоть до поздних стоиков не знает ничего подобного заповеди любви. С этим ассоциировано (и ассоциируется) мнение о том, что античная этика - это по преимуществу социальная этика справедливости; что ей достаточно справедливости и что она не проявляет особого внимания к человечности. Античная этика действительно по преимуществу - этика справедливости. И как таковая античная этика была социальной, социально ориентированной этикой. Однако в этой своей определенности этика была обусловлена характером самой социальности в эпоху классической античности. Это социальность, утверждавшая себя в противостоянии роду, индивидуальному своеволию, тираническому произволу. В этих условиях человечность может мыслиться как главным образом законосообразность, т.е. в социально предопределенных формах поведения. Между тем, законосообразностью не исчерпывается пространство императивности в классическую античность.
Является несомненным историко-идейным фактом то, что и платоновская любовь-эрос, и аристотелевская любовь-филия несут в себе важное императивно-ценностное содержание, прямо открывающее перспективу к формуле любви-агапэ. Стало общим местом любое рассуждение о любви, и не только популярное, начинать с описания различий между этими древними понятиями любви. Но это те самые различия, которые опосредованны принципиальной общностью.
По Ямвлиху Халкидскому, словом "дружба-филия" мы обязаны Пифагору. Пифагор дружбой называл единение всего со всем, в том числе человека с человеком. Дружба - универсальная соединительная сила в Космосе. В чем-то аналогично пифагоровской дружбе конфуцианское жэнь (человечность): это то свойство, человеческой натуры, благодаря которому человек оказывается связанным со всем - с людьми, с животными, с природой. В формуле единства небес, земли и человека В.С.Соловьев усматривал всеобъемлющую истину.
Известно платоновское определение любви как "жажды целостности и стремления к ней", даваемое в "Пире" (193а) устами Аристофана, предвосхищающего этой формулой свой миф об андрогинности перволюдей. В любви каждый находит свое неповторимое другое Я, в соединении с к-рым обретается гармония. Ксенофонтовский Сократ, озабоченный необходимостью строгого отличения духовной любви от любви чувственной, указывает: Именно при духовной любви "люди взаимно любят друг друга", смотрят "один на другого с удовольствием", разговаривают с благожелательностью, оказывают "доверие друг другу" и заботятся "друг о друге" и т.д. (Mem, 8, 17-19).
В любви человек приобщается к Благу, Космосу, вечности. Рассуждая об Эросе, Платон выстраивает в "Пире" иерархию красоты, в контексте которой проясняется смысл "платонической любви" как устремленности к возвышенному и прекрасному. И платоновский Сократ (в "Федре"), и ксенофонтовский (в "Пире") последовательно проводят мысль, что особенности любви конкретного влюбленного обнаруживаются не в том, что он чувствует, а в том, как он относится к возлюбленному и какие ответные чувства вызывает. Эрос предстает фундаментальной познавательной и творческой силой. В любви к другому человек утверждается, он обновляет себя через другого, перерождается и обретает бессмертие.
Итак, за платоновским учением о возвышенной любви-эросе просматривается определенная этическая парадигма, которую отношением к высшему определено и опосредствовано отношение к "ближнему". Эту парадигму можно назвать симпатически-перфекционистской. Эта же парадигма этики - в учении о любви-дружбе Аристотеля. Учению о дружбе принадлежит важное место в структуре аристотелевской "Этики". Она начинается с учения о высшем благе, затем продолжается рассуждением о том, каким должен быть человек, чтобы соответствовать высшему благу, затем - рассуждением о том, как человек должен относиться к самому себе, далее - о том, как человек должен относиться к другим людям (и таково учение о дружбе), а в завершение разъясняется каким будет блаженство такого, т.е. добродетельного, воздержного и дружелюбного человека.
Сущностное содержание дружбы, содержание дружбы в собственном смысле слова заключается в особенных - добродетельных и нравственно-прекрасных - отношениях. Дружба в узком смысле слова это по сути дела именно те отношения, в которых человек последовательно и до конца проявляет себя как добродетельный. Что это за отношения? В дружбе люди благодетельствуют друг другу; и наоборот, люди благодетельствуют преимущественно друзьям. Друг представляет для друга ценность сам по себе.
Очевидно, что и по содержанию, и даже по форме аристотелевская "формула" дружбы весьма близка заповеди любви (в "Риторике" тема дружбы непосредственно следует за темой милостивости и предшествует теме благодеяния), правда, в ее ветхозаветном содержании: дружеское расположение (или, что то же, любовь - philein) считается распространенным только на реально и потенциально близких, но среди таковых упоминаются среди прочих и те, кто не помнит обид и всегда готов к примирению.
В дальнейшем развитии философского учения о дружбе концентрация сугубо этических характеристик сохраняется в полной мере. Так, по Эпикуру, при том, что дружба является непременным условием счастья и одним из фундаментальных оснований блаженной жизни мудреца, она - то, что желанно ради себя самого. И согласно стоикам, дружба - это форма отношений, покоящихся на свободе воли и добродетели. Сказать о ком-то, что они друзья, отмечал Эпиктет, значит указать на то, что они - честные и справедливые. Способны ли те, кто вместе, к дружбе или нет, зависит от того, в чем они полагают себя и свою пользу - в свободе воли, в себе или вовне. Дружба автономна: сопутствуя родственным, семейным отношениям или соратничеству, она от них не зависит, ибо не родственность или соратничество отличают дружбу, честность, совесть и преданность прекрасному (Diss. II,22,30). Выявленное Аристотелем качество дружбы: к другу относятся, как к самому себе; сохраняется в стоицизме, но у Сенеки оно специфицировано в связи с доверием: друга следует принимать всей душой и доверять ему, как самому себе (Epist. III, 2).
Христианская концепция любви , как она была выражена в Новом Завете, соединяя иудаистскую и античную традиции, выдвигает на первый план в понимании любви самопожертвование, заботу, дарение. Забота, рождаемая платоновским эросом или аристотелевской филией, обусловливалась особенным отношением к данному конкретному человеку, ставшему благодаря своей красоте возлюбленным. Христианская же милосердная (агапическая) любовь не является следствием личной симпатии или восхищения другим. В ней актуализируется доброта человека, потенциально содержавшаяся в нем и до встречи с данным конкретным человеком; при этом в изначальной любовь к ближнему любимым оказывается именно ближний с его конкретными заботами и проблемами. Поэтому христианская любовь к ближнему в принципе исключает ненависть: невозможно любить одного и ненавидеть другого. Наиболее существенным в христианском понимании любви было то, что она включала в себя также и прощение, и любовь к врагам.
В христианском понимании любви-агапэ так же, как и в платоновском понимании любви-эроса, соединяются отношение к высшему и отношение к ближнему. Однако античная "симпатически-перфекционистская" парадигма этики развивается в "перфекционистски-альтруистическую"; впрочем, ее зачатки прослеживаются уже в аристотелевском учении о дружбе. Если "таинство любви" в платоновском "Пире" заключалось в том, что благодаря эросу человек может взойти по иерархии красоты и совершенства от низшего (любовь к единичному прекрасному телу) к высшему (любовь к высшему благу), то в христианстве любовь к Богу предопределяет и по меньшей мере опосредует любовь к ближнему.
Одновременно происходит, если так можно сказать, этизация любви-агапэ. Ведь эрос античности не просто трансформируется в агапэ христианства. Существенное изменение происходит и в модальности любви. Правда, Сократ у Платона и Ксенофонта лишь внешне не претендует на большее, чем описание любви. Уже акцентированное различение между Афродитой земной (простонародной) и Афродитой небесной, обыгрываемое и Платоном, и Ксенофонтом (а в дальнейшем и неоплатониками), указывает, что не вся та любовь достойна, что люди считают любовью: есть любовь прекрасная (к душе, к вечному, к бессмертию, к Богу), и как таковая она - должная. Таким образом, в античных теориях любви в известном смысле содержится "этика любви". Христианская теория любви изначально оформляется как этика. Христианство явно и настойчиво предписывает любовь. Агапэ (caritas) становится фундаментальным принципом христианской этики.
любовь христианский дружба евангелия
2 . Новый образ любви в Евангелии
Новый завет объявил любовь главным законом во взаимоотношениях человека и Бога. Любовь, в отличие от поклонения и страха, - отношение взаимное. По христианским представлениям, Бог любит людей, и свою любовь Он вполне проявил, послав в мир Своего Сына. "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, Дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него", - сказано в Евангелии от Иоанна (Ин 3, 16-17). "... Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас..." (Рим 5, 8). О новом отношении христианина к Богу свидетельствуют и такие слова Иисуса, обращенные к людям: "Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам". "Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего" (Ин 15, 14-15).
Другая важнейшая особенность христианского понимания любви состоит в требовании любить "ближнего". А понятие ближнего, относившееся в Ветхом завете только к "сынам Израиля", Иисус распространяет на всех людей независимо от их принадлежности к тому или иному народу. На прощальной беседе с учениками ("тайной вечере") Иисус не раз упоминает, как бы давая завещание перед разлукой, о долге братской любви: "Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга; по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою" (Ин 13, 34-35).
Согласно Новому завету любовь к ближнему является необходимым условием любви к Богу, ступенью к Нему. "...Ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?" (1 Ин 4, 20). Любовь к ближним включает в себя прежде всего любовь к родственникам, детям, женам. Апостол Павел призывает: "Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее..." (Еф 5, 25). Однако любовь к ближним, даже к родным, не должна заслонять главного - любви к Богу. Иисус говорит своим ученикам: "Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку - домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня".
Любовь должна занимать в душе христианина место более высокое, чем даже вера. Об этом писал коринфянам апостол Павел: "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, - нет мне в том никакой пользы".
Утверждая любовь как высшую христианскую добродетель, апостол Иоанн взывал к людям: "Возлюбленные! будем любить друг друга, потому что любовь от Бога... Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь" (1 Ин 4, 7-8).
Христианский идеал любви оказал огромное влияние на мировоззрение европейцев, хотя в течение двух тысячелетий не превратился в повседневную норму для всех, а так и остался идеалом.
3 . Любовь как безмолвная песня Богу
Глубокое размежевание христианства с язычеством в понимании любви отчетливо просматривается в сочинениях Августина Аврелия (354-430), одного из первых христианских философов.
Он проводит резкую грань между любовью и вожделением (похотью). Любовью он называет стремление души насладиться Богом ради него самого, а также собою и ближними - ради Бога. Наоборот, вожделение, по Августину, - это стремление наслаждаться собой и ближним не ради Бога. Настоящая любовь подобна песне, посвящаемой Богу; ее можно петь молча, ведь любовь сама есть голос к Богу.
Говоря о плотских влечениях, Августин не называет их словом "любовь", а только - "вожделение", "похоть". Половой акт он считает непристойностью потому, что "движение совокупляющихся органов... не повинуется человеческой воле". Человек сам виновен в том, что его плоть не всегда ему послушна, ведь "было бы несправедливо, если бы раба, то есть плоть, повиновалась тому, кто сам не повинуется своему Господу!"
Только супружество и деторождение могут служить некоторым оправданием "сладострастию", хотя супружество все же не превращает порок в благо. Августин приводит такое сравнение: если хромой доковыляет до чего-то хорошего, то это прибытие не является злом из-за его хромоты, однако и хромота не становится благом вследствие пользы прибытия. Человек, вступая в плотскую связь, лишь тогда не побежден пороком, когда обуздывает и смиряет беспорядочные, непристойные движения и употребляет их только для деторождения.
Развратом Августин называет не плотские желания и их удовлетворение, а необузданные желания, жадные к плотским удовольствиям. Так, питье и питание, необходимые для телесного здоровья, могут превратиться в чревоугодие, когда становятся самоцелью. "...Удовольствие - спутник опасный..." "...Того, что для здоровья достаточно, наслаждению мало". Опасность удовольствий в том, что из-за них человек может остаться в неведении настоящей Любви (т.е. Бога). Ведь "мало любит Тебя тот, кто любит еще что-то и любит не ради Тебя".
Плотские влечения Августин сравнивает с клеем на крыльях, который не позволяет летать. Надо очищать крылья от этого клея, чтобы подняться в небо. Только в чистом сердце есть место для Творца. Чистое сердце, открытое для любви, ведет к Богу вернее, чем рациональное познание. По убеждению Августина, всякая любовь (к матери, другу, к прекрасному, знаниям) лишь тогда имеет действительную ценность, когда видит во всем творение Бога и устремлена через творение к Творцу. "Если тела угодны тебе, хвали за них Бога и обрати любовь свою к их мастеру... Если угодны души, да будут они любимы в Боге..." "То хорошее, что вы любите, от Него, и поскольку оно с Ним, оно хорошо и сладостно, но оно станет горьким - и справедливо, - потому что несправедливо любить хорошее и покинуть Того, Кто дал это хорошее"7. Когда в своих влечениях и привязанностях мы забываем о Творце того, что любимо нами, нас подстерегает неминуемая горечь; ведь все земное изменчиво и смертно, потому несчастна душа, скованная любовью к тому, что смертно. "Только тот не теряет ничего дорогого, кому все дороги в Том, Кого нельзя потерять". Не следует стенать о смерти друга, смерти матери, - бессмертный Бог объемлет все, и, любя Бога, мы не утрачиваем любовной связи с ними. "Ничто не далеко от Бога", - вспоминает Августин слова своей матери, искренней христианки; потому, когда она умерла, - описывает он, - "мы считали, что не подобает отмечать эту кончину слезными жалобами и стенаниями: ими ведь обычно оплакивают горькую долю умерших и как бы полное их исчезновение. А для нее смерть не была горька, да вообще для нее и не было смерти"8. Любовь, освященная Богом, не знает утрат, лишь она несет человеку благостный покой.
Как видим, христианское понимание любви значительно отличается от античного. Из древнегреческих толкований любви христианское вероучение переняло только "агапэ" - любовь к ближнему, причем, вложив более широкий смысл в понятие "ближний". Платоновскую теорию восхождения от низшего эроса к высшему христианское мировоззрение отклонило: эротика стала расцениваться не как ступенька вверх, а как болото, которое может лишь засасывать. (Заметим, однако, что Августин в своей "Исповеди" фактически описывает, как постепенно, в преодолении "низменных влечений" происходило его собственное восхождение к Богу, но сам Августин, похоже, не придал ценности ступеням, по которым он восходил.)
Неверно, однако, было бы считать, что христианство только сузило сферу любви. Оно сформировало новый идеал - любви к Богу и бескорыстной, непохотливой, братской любви ко всем людям. Этот идеал в дальнейшем стал основой для появления нового типа любви - любви личности к личности, которую в современном мире называют "настоящей любовью".
Наряду с религиозным идеалом в средние века сформировался также идеал "рыцарской" любви, во многом не похожей на "каноническую" христианскую любовь. Не будем останавливаться на этом аспекте; интересующимся можно порекомендовать книгу М.Оссовской.
4 . Трансформации в этике "этического статуса" любви
Это изменение "этического статуса" любви, т.е. места и роли концепта любви в этике стимулировало изменения и внутри более широкого этического знания. И в платонизме, и в особенности в неоплатонизме любовь-эрос рассматривалась как мощная познавательная и творческая сила. Августин воспринимает эту традицию понимания эроса как мистической способности познания: это не познание разумом; это познание сердцем. Но он соединяет эту традицию с учением о любви-агапэ. Фактически отсюда берет начало богатая в европейской истории мысли традиция философии сердца. Августин воспринимает также античное дифференцированное понимание любви как любви небесной (caritas) любви земной (concupiscentia). Caritas выражается в стремлении души к наслаждению Богом ради него самого; concupiscentia, или вожделение - в стремлении наслаждаться собой и близкими как таковыми, т.е. независимо от заповедей Бога.
Фома Аквинский в трактовке любви почти полностью следует Аристотелю: в любви всегда воплощается желание блага; отношение к чему-то как к благу и есть отношение любви; стремление к высшему благу выражается в любви к Богу. На основе этого в философском осмыслении любви проясняется разнообразие императивно-мотивационных и ценностных оснований самоопределения личности. Бернард Клервосский проводит уже более тонкую дифференциацию разновидностей любви. Небесная и земная любовь - это не просто любовь к Богу и любовь к самому себе: любовь к самому себе может проистекать из себялюбия как такового или же вдохновляться исключительно любовью Бога к человеку различает любовь к самому себе; себялюбивую любовь к Богу; и любовь к Богу может быть из себялюбия, а может и сочетать в себе себялюбие со стремлением к Богу ради него самого. Эгоизм и милосердие предстают укорененными в одном и том же источнике; милосердие есть результат очищения любви от всех форм эгоизма.
В эпоху Возрождения тематика любви расщепляется и развивается в духе либо неоплатонистски-мистического, либо гедонистического эротизма. Эта расщепленность любовной тематики сохраняется и в философии Нового времени. Благодаря первой тенденции в понимании любви, поддержанной, в частности М.Фичино, Дж.Бруно, Б.Паскалем, идеи, наработанные в философии эроса были транслированы в философию морали. Так, Б.Паскаль (вслед за Бруно и, прежде, Августином), считая любовь движущей силой познания, рассматривал "логику сердца" в качестве основы истины; именно в любви человек восходит к высшим формам познания - познанию Бога. Уже в этическом сентиментализме сердце как моральное чувство (у Шефтсбери и Хатчесона) или совесть (у Дж.Батлера) рассматривалось как главная способность в моральном познании.
В рационализме, наоборот, познавательная функция любви дезавуируется и, как следствие, любовь вытесняется в область "несущественного". Р.Декарт последовательно отделял любовь от сферы познания, и, проводя различие между любовью-благожелательностью и любовью-вожделением, отводил ей место исключительно в сфере страстей. При этом Декарт сохраняет существенное для европейской мысли понимание любви как воплощенной целостности, в к-рую человек включает наряду с собой и другого человека (в отличие от ненависти, при к-рой человек рассматривает себя как целое, совершенно отделенное от другого); в любви к другому относятся незаинтересованно (в смысле бескорыстно) и благожелательно, другой представляет ценность саму по себе. По интенсивности проявления этих характеристик Декарт различал любовь-привязанность (объект любви ценят меньше, чем себя), любовь-дружбу (другого ценят наравне с собой) и любовь-благоговение (объект любви ценят больше самого себя). Так же в сенсуалистическом контексте рассматривал любовь Б.Спиноза: любовь - это удовольствие, к-рое человек испытывает, воспринимая какой-то внешний объект. Однако в отличие от Декарта Спиноза полагал, что желание любящего соединиться с любимой вещью является не сущностью Л., но лишь ее свойством и ее проявлением.
Кажется, именно спинозовское понимание любви как удовольствия и ощущения имеет в виду И. Кант, отрицая за любовью возможность быть предметом желания и тем более долженствования. Таким образом, Кант помещает любовь вне морали (долга): любовь не вменяема. Но за таким отношением к любви стоит определенное понимание морали как исключительно сферы императивности. Что не подлежит вменению на основе императива, не относится к морали. Вместе с тем, у Канта окончательно обнаруживается тенденция новоевропейской мысли экстраполировать существенные характеристики, изначально выявленные уже в античности в анализе дружбы и любви, на мораль и личность. Второй практический принцип категорического императива в снятом виде содержит в себе характеристики не только христианской любви-агапэ, но и аристотелевской любви-филии, и платоновской любви-эроса: по категорическому императиву должно к другому относится также как к цели, т.е. ради него самого. Впрочем, что может означать практически отношение к другому как ценности самой по себе, если не отношение заботы, дарения и любви?
Близкое содержание обнаруживается и в раскрытии Гегелем понятия свободы как тождества меня с другим - свободным и свободно признаваемым мной в качестве свободного, как состояния, в к-ром "я, рефлектируя в себя, непосредственно рефлектирован в другом, и наоборот, я становлюсь в непосредственное отношение к самому себе, относясь к другому". Гегель, может быть и неявно, но с большим вниманием относился к традиции философии любви (что можно было почувствовать уже в ранних его произведениях). У него можно найти и непосредственные свидетельства интересующей нас миграции идей. Именно благодаря христианскому учению о любви-агапэ, считал он, в европейскую традицию входит концепция личной свободы: "Эта идея пришла в мир благодаря христианству, согласно которому индивидуум как таковой имеет бесконечную ценность, поскольку он является предметом и целью любви Бога". Но ведь без этой идеи немыслимо новоевропейское понятие морали.
Однако наряду с ассимиляцией в понятии морали идей, выработанных в относительно понятий дружба и любовь, происходят изменения с самими этими концептами. Понятие морали постепенно складывается на протяжении XVIII. Но это - именно то время, когда проблематика дружбы и любви отступает в философии на задний план: тот опыт межчеловеческих отношений, который рационализировался и обобщался в понятиях дружбы и любви, получает иное, более широкое и абстрактное концептуальное выражение - в понятии морали. О дружбе и любви вроде бы уже можно и не упоминать в философском рассуждении, если ведется речь о морали. В особенности это касается понятия дружбы - оно совсем перестает быть тем из важным и особенным предметом в морально-философских рассмотрениях, каким это было, по замечанию А.Шопенгауэра, у древних философов). Но на основе "импорта" из понятий "дружба" и "любовь" в понятие "мораль" существенных содержательных характеристик человеческих отношений возникает обратное движение идей: в современном сознании дружба и любовь - это такие феномены человеческих отношений, которые несут на себе санкцию морали, морально оправданны - оправданны тем, что как будто содержат в себе качества, вменяемые моралью.
5 . Христианская любовь - дар святого духа
Рассмотрим понимание любви как высшей добродетели к спасению с точки зрения богословского анализа.
Любовь в христианском понимании - это дар Святого Духа, по слову апостола Павла: Любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим. 5,5). Это тот необходимый дар Святого Духа, без которого христианская вера и жизнь вообще невозможны. В своем «Гимне любви» апостол Павел неопровержимо свидетельствует о превосходстве любви над всеми прочими добродетелями, дарованными нам Духом Святым, ибо без любви они не имеют никакой цены и не приводят человека к Спасению: Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы (1 Кор. 13, 1-3).
Таким образом, и вера наша, и уставное благочестие, и богословские познания, и даже дары чудотворения и пророчества - все это теряет всякое значение, обесценивается, превращается в ничто, если у нас нет дара любви, этого определяющего признака «ученика Христова», ибо Сам Господь дал новую заповедь апостолам в прощальной беседе: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13, 34 -35).
Именно дар Божественной любви создает Церковь как единосущие человеческих душ по образу Единосущной и Нераздельной Троицы. «Церковь, говорит В. Н. Лосский, - есть образ Пресвятой Троицы. Отцы это постоянно повторяют, канонические правила подтверждают». Дар Божественной любви создает внутреннюю, невидимую, онтологическую сторону Церкви как мистического Тела Христова. Потому без этого дара нет Церкви в указанном смысле слова и нет Спасения. С другой стороны, в Послании апостола Иоанна сказано: Бог есть любовь (1 Ин. 4, 8, 16), то есть любовь есть содержание Божественной Жизни и поэтому стяжавший любовь Божественную в силу одного этого становится бессмертным, ибо Божественная Жизнь не подлежит смерти: Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти (1 Ин. 3, 14).
Итак, если христианская любовь по своему происхождению есть дар Божий, то по своей природе она есть единосущие человеческих душ, создающее Церковь как живой организм любви, как мистическое Тело Христово, или иначе - как невидимую онтологическую сторону Церкви. В Своей Первосвященнической молитве Спаситель молился о таком единстве Своих учеников и всех последователей, которое существует в Божественной жизни Пресвятой Троицы: Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их: Да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Ин. 17, 20-21). В этих словах ясно выражена сущность христианства: оно не является каким-то отвлеченным учением, которое принимается разумом. Христианство - это жизнь, в которой отдельные личности силою Божественной Любви объединяются нераздельно и неслиянно в одно многоипостасное Существо, представляющее собой Церковь с ее внутренней, незримой стороны. Спасает и вводит в жизнь вечную только приятие в себя, внутрь своей души. Божественной Жизни Триипостасного Бога, которая состоит во взаимной самоотдаче каждой Ипостаси (Отца, Сына и Святого Духа) друг другу, когда каждое ипостасное «Я» существует в другом «Я». Это есть предвечное самоотвержение и смирение, дающее бесконечное блаженство любви, и тому, кто причастился Божественной Любви, открывается тайна Триединства в меру его причастности. Протоиерей Георгии Флоровский (1893-1979) писал: «Заповедь любви Господь возводит к тайне Троичного единства, ибо эта тайна есть Любовь... Можно сказать, Церковь есть в твари Образ Пресвятой Троицы, потому и связано откровение Троичности с основанием Церкви». Все изложенное можно резюмировать словами священника Павла Флоренского: «Любить невидимого Бога - это значит пассивно перед Ним открывать свое сердце и ждать Его активного откровения так, чтобы в сердце нисходила энергия Божественной Любви. «Причина любви к Богу есть Бог» (святой Бернард Клервоский). «Напротив, любить видимую тварь - это значит давать воспринятой Божественной энергии открываться через воспринявшего, во вне и окрест воспринявшего - так же, как она действует в самом Триипостасном Божестве, - давать ей переходить на другого, на брата. Для собственных человеческих усилий любовь к брату абсолютно невозможна. Это дело силы Божией. Любя, мы любим Бога и в Боге».
Только познавший Триединого Бога может любить истинною любовью. Если я не познал Бога, не приобщился Его Существу, то я не люблю. И еще обратное: если я люблю, то я приобщился Богу, знаю Его. Тут прямая зависимость знания и любви к твари. Центром исхождения их является пребывание - себя в Боге и Бога в себе.
А что мы познали Его, узнаем из того, что соблюдаем Его заповеди. Кто говорит: «я познал Его», но заповедей Его не соблюдает, тот лжец, и нет в нем истины; а кто соблюдает слово Его, в том истинно любовь Божия совершилась: из сего узнаем, что мы в Нем. Кто говорит, что пребывает в Нем, тот должен поступать так, как Он поступал (1 Ин. 2, 3-6). Но пока еще это взаимосопребывание Бога и человека есть положение свободной веры, а не факт принудительно-властного опыта. Почти исключительно этой зависимости посвящены Иоанновы Послания.
Всякий любящий рожден от Бога (1 Ин. 4, 7). Это не только изменение или улучшение, или усовершенствование, нет, - это есть именно исхождение от Бога, приобщение Святому. Любящий возродился или родился во второй раз - в новую жизнь, он соделался «чадом Божиим», приобрел новое бытие и новую природу, был «мертв и ожил» для перехода в новое царство действительности (это-то и говорит притча о блудном сыне; см. Лк. 15, 32). Пусть другим - людям с «окаменевшим сердцем» - он продолжает казаться тем же, просто человеком. Но на деле в невидимых недрах его «блудной» души произошло таинственное пресуществление. Прекращение и агония абсолютного скепсиса были лишь муками рождения из тесной и темной утробы плотской жизни в необъятную ширь жизни бесконечной и всесветлой. Любящий перешел от смерти к жизни, из царства века сего в Царство Божие. Он соделался причастником Божественного естества (2 Пет. 1, 4). Он явился в новый мир Истины, в котором может расти и развиваться; в нем пребывает семя Божие - семя Божественной Жизни (1 Ин. 3, 9), семя самой Истины и подлинного ведения. Зная Истину, он понимает теперь, почему произошло с ним такое изменение: Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти. Всякий, ненавидящий брата своего не имеет жизни вечной, в нем пребывающей (1 Ин. 3, 14-15). Не имеющий жизни вечной - то есть не вошедший в жизнь Пресвятой Троицы, - и любить-то не может, ибо сама любовь к брату есть некое проявление, как бы истечение Божественной силы излучаемой любящим Богом.
Не юридически-моральный, а метафизический смысл имеет положение: Кто говорит, что он во свете (в истине.-Ред.), а ненавидит брата своего, тот еще во тьме (в неведении.- Ред.). Кто любит брата своего, тот пребывает во свете, и нет в нем соблазна (то есть тьмы неведения. - Ред.). А кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает куда идет, потому что тьма ослепила ему глаза (1 Ин. 2, 9-11). Свет - Истина, и эта Истина непременно выявляет себя; вид ее перехода на другого - любовь, точно так же, как вид перехода на другого упорствующей, не желающей признать себя за таковую тьмы неведения - ненависть. Кто делает добро, тот от Бога: а делающий зло не видел Бога (3 Ин. 1, 11).
Нет любви - значит нет истины; есть истина - значит неотменно есть и любовь. Всякий, пребывающий в Нем, не согрешает; всякий согрешающий не видел Его и не познал Его (1 Ин. 3, 6). Всякий, рожденный от Бога, не делает греха, потому что семя Его пребывает в нем; и он не может грешить, потому что рожден от Бога. Дети Божий и дети диавола узнаются так: всякий, не делающий правды, не есть от Бога, равно и не любящий брата своего (1 Ин. 3, 9 -10). Любовь с такой же необходимостью следует из познания Бога, с какой свет лучится от светильника и с какой ночное благоухание струится от раскрывшейся чашечки цветка, «познание делается любовью» (святой Григорий Нисский). Поэтому взаимная любовь учеников Христа есть знамение, знак их наученности, их ведения, их хождения в Истине. Любовь есть собственный признак, по которому признается ученик Христов (Ин. 13, 35).
Но нельзя было бы сделать большей ошибки, как отождествив духовную любовь ведающего Истину с альтруистическими эмоциями и стремлением ко «благу человечества», в лучшем случае опирающимися на естественное сочувствие или на отвлеченные идеи. Для любви в последнем смысле все начинается и кончается в эмпирическом деле, ценность подвига определяется его зримым действием. Но для любви в смысле христианском эта ценность относительная, внешняя. Даже нравственная деятельность, как-то: филантропия, борьба за социальное равенство, обличие несправедливости, взятые сами по себе, вне Божественной любви, не имеют подлинной духовной ценности. Не внешность разного рода «деятельностей» желательна, а благодатная жизнь, переливающаяся в каждом творческом движении личности. Кроме того, эмпирическая внешность как таковая всегда допускает подделку. Ни одно время не смеет отрицать что лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид Апостолов Христовых, что даже сам сатана принимает вид Ангела света (2 Кор. 11, 13-14). Но если все внешнее может быть подделано, то даже высший подвиг и высшая жертва - жертва жизнью своей - сами по себе - ничто; если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви, не имею, - нет мне в том никакой пользы (1 Кор. 13, 3).
Любовь вне Бога - лишь естественное, природно-космическое явление, мало подлежащее христианской однозначной и безусловной оценке. Тем более само собою ясно, что здесь употребляются слова «любовь», «любить» и производные от них в их христианском смысле и оставляются без внимания привычки семейные, родовые и национальные, эгоизм, тщеславие, властолюбие, похоть и прочие «отбросы» человеческих чувств, прикрывающиеся словом любовь.
Истинная любовь есть выход из эмпирического и переход в новую действительность. Любовь к другому есть отражение на него истинного ведения, а ведение есть откровение Самой Триипостасной Истины сердцу, то есть пребывание в душе любви Божией к человеку: если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас (1 Ин. 4, 12). Мы вошли с Ним не только в безличное, промыслительно-космическое отношение, но и в личное отче-сыновнее общение. Поэтому-то «если сердце наше не осуждает нас» (но, конечно, самое-то сердце должно быть для своего суждения хоть сколько-нибудь очищенным от коры скверны, источившей его поверхность, и способным судить о подлинности любви), если мы сознаем сознанием оцеломудренным, что любим не словом или языком, но делом и истиною (1 Ин. 3, 18), то мы действительно получили новую сущность, действительно вошли в личное общение с Богом, мы имеем дерзновение к Богу, ибо плотской человек обо всем судит по-плотскому. Ведь кто сохраняет заповеди Его, тот пребывает в Нем, и Он в том. А что Он пребывает в нас, узнаем по духу, который Он дал нам (1 Ин. 3, 24). Если мы любим Его, то мы пребываем в Нем и Он в нас (1 Ин. 4, 13).
Но спрашивается, в чем же конкретно выражается эта духовная любовь? В преодолении границ самости, в выхождении из себя, для чего нужно духовное общение друг с другом. Если мы говорим, что имеем общение с Ним, а ходим во тьме, то мы лжем и не поступаем по истине (I Ин. 1, 6).
Абсолютная Истина познается в любви. Но слово «любовь» разумеется не в смысле субъективно-психологическом, а в смысле объективно-метафизическом. Не то, чтобы самая любовь к брату была содержанием Истины, как утверждают это некоторые религиозные нигилисты, не то чтобы ею, этой любовью к брату, все исчерпывалось. Нет, любовь к брату - это явление другому, переход на другого, как бы втечение в другого того вхождения в Божественную Жизнь, которое в самом Богообщающемся субъекте сознается им как ведение Истины. Метафизическая природа любви - в сверхлогическом преодолении голого самотождества «я=я» и в выхождении из себя, а это происходит при истечении на другого, при влиянии в другого силы Божией, расторгающей узы человеческой конечной самости. В силу этого выхождения «я» делается в другом, в не-«я», этим не-«я», делается единосущным брату, - единосущным, а не только подобно-сушным, каковое подобносущие и составляет морализм, то есть тщетную внутренне-безумную попытку человеческой, внебожественной любви. Подымаясь над логическим, бессодержательно пустым законом тождества и отождествляясь с любимым братом, «я» тем самым свободно делает себя не-«я» или, выражаясь языком священных песнопений, «опустошает» себя, «истощает», «уничижает» (ср. Флп. 2, 7), то есть лишает себя необходимо-данных и присущих ему атрибутов и естественных законов внутренней деятельности по закону онтологического эгоизма или тождества ради нормы чужого бытия. «Я» выходит из своего рубежа, из нормы своего бытия и добровольно подчиняется новому образу, чтобы тем включить свое «я» в «я» другого существа, являющееся для него не-«я». Таким образом, безличное не-«я» делается лицом, другим «я», то есть «ты». Но в этом-то «обнищании» или «истощении» «я», в этом «опустошении», или кенозисе себя, происходит обратное восстановление «я» в свойственной ему норме бытия, причем эта его норма является уже не просто данной, но и оправданной, то есть не просто наличной в данном месте и моменте, но имеющей вселенское и вечное значение. В другом, через уничижение свое, образ бытия моего находит свое «искупление» из-под власти греховного самоутверждения, освобождается от греха обособленного существования, о котором гласили греческие мыслители; и в третьем, как искупленный, «прославляется», то есть утверждается в своей нетленной ценности. Напротив, без уничижения «я» владело бы нормой своей лишь в потенции, но не в акте. Любовь и есть «да», говоримое «я» самому себе; ненависть же - это «нет» себе. Любовь сочетает ценность с данностью, вносит в ускользающую данность долженствование, долг, а долг ведь и есть то, что дает данности долготу. Это любовь единит два мира: «в том и великое, что тут тайна, что мимоидущий лик земной и вечная Истина соприкоснулись тут вместе» (Ф.М. Достоевский).
Любовь любящего, перенося его «я» в «я» любимого, в «ты», тем самым дает любимому «ты» силу познавать в Боге «я» любящего и любить его в Боге. Любимый сам делается любящим, сам подымается над законом тождества и в Боге отождествляет себя с объектом своей любви. Свое «я» он переносит в «я» первого через посредство третьего. Но эти взаимные «самопредания», «самоистощания», «самоуничижения» любящих только для рассудка представляются рядом, идущим в беспредельность. Поднимаясь над границами своей природы, «я» выходит из временно-пространственной ограниченности и входит в Вечность. Там весь процесс взаимоотношения любящих есть единый акт, в котором синтезируется бесконечный ряд, бесконечная серия отдельных моментов любви. Этот единый, вечный и бесконечный акт есть единосущие любящих в Боге, причем «я» является одним и тем же с другим «я» и вместе с тем отличным от него. Каждое «я» есть не-«я», в силу отказа от себя другого «я» ради первого. Вместо отдельных, разрозненных, самоупорствующих «я» получается двоица - двуединое существо имеющее начало единства своего в Боге: предел любви - да двое едино будут (Еф. 5, 31). Но притом каждое «я», как в зеркале, видит в образе Божием другого «я» свой образ Божий.
Эта двоица сущностью своей имеет любовь и, как конкретно-воплощенная любовь, она прекрасна для предметного созерцания. Если для первого «я» исходной точкой единосущия бывает истина, а для второго, для «ты», - любовь, то у третьего «я», у «он», такой точкой опоры будет уже красота. В нем красота возбуждает любовь, а любовь дает ведение истины. Наслаждаясь красотою двоицы, «он» любит ее и через то познает, утверждая каждого, каждое «я» в его ипостасной самобытности. Этим утверждением своим созерцающее «я» восстанавливает самотождество созерцаемых ипостасей: первого «я» как «я» любящего и любимого; второго «я» как любимого и любящего, - как «ты». Тем самым, через отдачу себя двоице, разрывом оболочки своей самозамкнутости, третье «я» приобщается ее единосущию в Боге, а двоица делается троицей. Но «он», это третье «я», как созерцающее двоицу предметно, само является началом для новой троицы. Третьим «я» все троицы срастаются между собой в единосущное целое - в Церковь или Тело Христово как предметное раскрытие Ипостасей Божественной Любви. Каждое третье «я» может быть первым во второй троице и вторым в третьей, так что эта цепь любви, начинаясь от Троицы Абсолютной, которая силою Своей, как магнит бахрому из железных опилок, сдерживает все, простирается дальше и дальше. Любовь, по блаженному Августину, есть «некоторая жизнь, сочетающая или сочетать стремящаяся».
Это и есть веяние Духа Святого, утешающего радостию созерцания вездесущего и все исполняющего сокровищем благим, подающего жизнь и своим вселением очищающего мир от всякой скверны. Но для сознания животворческая деятельность Его делается явной лишь при высшем прозрении духовности
Такова схема самообоснования личностей. Но как конкретно раскрывает себя любовь, эта центробежная сила бытия, исходящая от знающего Истину? Не останавливаясь на подробностях, напомним лишь общеизвестное место из «Гимна любви» апостола Павла, в котором сказано все: Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем: когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше (1 Кор. 13, 4-13).
Заключение
Христианство принесло в мир новое понимание любви, чуть ли не во всем противоположное античному пониманию.
Главным средоточием любви христианство признает Бога. Ни античный, ни иудейский мир не ведали такого рода любви. Античных богов почитали, поклонялись им, приносили жертвы, но не любили кого-то из них как Единого, совершеннейшего Бога, как личность. Иудейская же религия признавала нормой отношения человека к Богу страх.
Христианская концепция любви ,выдвигает на первый план в понимании любви самопожертвование, заботу, дарение. Забота, рождаемая платоновским эросом или аристотелевской филией, обусловливалась особенным отношением к данному конкретному человеку, ставшему благодаря своей красоте возлюбленным. Христианская же милосердная (агапическая) любовь не является следствием личной симпатии или восхищения другим. В ней актуализируется доброта человека, потенциально содержавшаяся в нем и до встречи с данным конкретным человеком; при этом в изначальной любовь к ближнему любимым оказывается именно ближний с его конкретными заботами и проблемами. Поэтому христианская любовь к ближнему в принципе исключает ненависть: невозможно любить одного и ненавидеть другого. Наиболее существенным в христианском понимании любви было то, что она включала в себя также и прощение, и любовь к врагам.
Важнейшая особенность христианского понимания любви состоит в требовании любить "ближнего".
Список литературы
1. Апресян Р.Г. «От "дружбы" и "любви" - к "морали": об одном сюжете в истории идей». ектор этики Института философии РАН. Этическая мысль. - Ежегодник- М.: ИФ РАН. 2000.
3. Балашов Л.Е. Этика. Учебное пособие - М., 2003. - 137 с.
4. Информационный портал Петрозаводской и Карельской епархии. Статья «Любовь высшая добродетель ко спасению. Богословский анализ»- http://eparhia.onego.ru/
5. Демидов А.Б. Название Феномены человеческого бытия. 1999.
6. Этика: Энциклопедический словарь / Под ред. Р.Г. Апресяна, А.А. Гусейнова. М.: Гардарики, 2001.
7. Этическая мысль: Науч.-публицист. чтения / Редкол.: А.А. Гусейнов и др. - М..: Политиздат, 1990. - 480 с.
Размещено на Allbest.ru
Подобные документы
Любовь в древней Греции. Любовь как демоническая сила. Трагический тон в греческом мировоззрении. Новое осознание любви Платона. Новое понимание любви и эпоха иллинизма. Любовь в наши дни и ее загадочная сущность. Соблазнение как составляющая любви.
контрольная работа , добавлен 09.06.2009
Понятие любви как не просто чувства, а деятельности ума, души и тела. Проблема любви и половых отношений. Любовь как великий фактор продолжения человеческого рода. Любовь: норма, отклонение, патология. Взаимосвязь любви и брака в совремнном мире.
реферат , добавлен 27.09.2010
Любовь как высшая ценность. Разновидности любви, версии ее возникновения. Основные черты различных теорий любви, ее нравственный, прагматический и метафизический смысл. Определение смысла жизни, основные концепции обоснования осмысленности и цели жизни.
контрольная работа , добавлен 31.05.2010
Понятие милосердия, заповедь милосердной любви, ее соотношение с долгом и требованиями Декалога. Этико-философская мысль Европы Нового времени. Особенности личных отношений, значимость людей друг для друга. Концепция гедонизма, принцип прагматизма.
реферат , добавлен 11.12.2009
Различные трактовки понятия "любовь": библейское, философское, этическое, в соответствии с толковыми словарями Даля и Соловьева. Сложность и диалектическая многоплановость любви, классификация ее форм. Любовь как смысл жизни, одно из самых сильных чувств.
презентация , добавлен 11.12.2010
Тема ненасилия в христианской этике. Жизнь и мучения Моисея. Справедливость и милосердие - смысловой центр этики Моисея. Мораль и религия Иисуса Христоса. Любовь как вечное и божественное начало в человеческой жизни. Свобода человека в христианстве.
реферат , добавлен 20.05.2011
Происхождение понятия "этика". Таинство брака как постулат христианской этики. Светское определение развода как юридического расторжения брака. Трансформация отношения к разводу в христианской этике: от полного отрицания к допущению исключительных причин.
реферат , добавлен 19.05.2009
Священное Писание Ветхого и Нового Заветов как важнейшие источники Нравственного богословия. Христоцентричность морали Нового Завета. Отличие христианской этики от других этических систем. Характеристика периодов формирования христианской этики.
реферат , добавлен 30.03.2011
История возникновения этики. Нравственная деятельность по Сократу. Идеалистическое и реалистическое направление. Аристипп как основатель киренейской школы. Отличие эпикурейцев от гедоников. Основной принцип киников. Христианская этика, ее источник.
контрольная работа , добавлен 20.11.2010
Предпосылки развития христианской этики. Взгляды Франциска Ассизского, Джованни Бонавентуры на отношения человека с богом. Учения Августина Блаженного и Фомы Аквинского. Этика рыцарства. Городская этика и зарождение этики просветительского направления.
(Нисколько данных к вопросу о незыблемости нравственных истин христианства ).
ВОПРОСЫ НРАВСТВЕННОСТИ – вечные человеческие вопросы! Всегда они находили такой или иной отклик во внутреннем человеческом святилище... Но еще ни когда, кажется, они не волновали человеческих умов в такой сильной степени, в какой волнуют их теперь. А с тем вместе никогда еще не проповедовалось такого множества разноречивых, иногда взаимно себя исключающих и подкапывающих, до странности необоснованных и, однако, своею мишурою увлекающих неопытную толпу, взглядов, как опять-таки в настоящее время. Если пресловутый оракул известной части общества – граф Толстой в непонятном самоослеплении горделиво заявляет, что лишь он только первый по истечении XIX-ти веков будто бы правильно понял смысл нравственного Христова учения; если сонме других близоруких мыслителе не в состоянии усмотреть непроходимой бездны между моралью христианскою и буддийскою, которая в христианстве будто бы только модифицирована под иудейско-стоическим углом зрения; то третьи спокойно сдают христианскую этику в архив, как доктрину, якобы уже выполнившую свое назначение и для века дарвиновского эволюционизма (во всех его видоизменениях) являющуюся-де анархизмом...
Все это, как видим, воззрения, или признающие ложным понимание нравственных основ христианства православною Христовою , или пытающиеся поразить прямо в сердце даже саму по себе христианскую мораль.
Отсюда ясно, что первая и наиболее неотложная задача из числа всех решительно предъявляемых христианскому богослову-моралисту, это – энергично бороться с подобными фальшивыми и ядоносными учениями, игнорирование которых в настоящее время было бы, безусловно, неизвинительное. Элемент апологетический должен занять особенно видное место в современных системах христианской этики.
К чести православных русских богословов, должно сказать, что намеченное нами тревожное положение дела понимается ими достаточно ясно. Уже и они сделали не мало успешных экскурсий в неприятельскую страну. Уже и в нашей сравнительно скудной, но все более и более непрерывно обогащающейся, богословской этической литературе мы встречаемся с прекрасными трудами, превосходно защищающими христианские нравственные истины ... При этом защита последних тем скорее и вернее всяких раз достигает своей цели, чем более богословы – моралисты, при опровержении взглядов своих противников, в тоже время стоять на неприятельской почве, – чем более побивают своего врага его же собственным оружием. Иначе обе стороны, подобно говорящими на различных языках лицам, не поймут друг друга, и всякие их взаимные пререкания и, рассуждая, будут лишь пустыми нелепыми словопрением.
Выразители отрицательного в отношении к христианству направления не оставили сколько-нибудь незатронутыми ни – одного из основных христианских нравственных принципов.
Центральным из последних, проникающими и одухотворяющими собою всю нравственную жизнь христианина, как известно, является Господня заповедь, повелевающая человеку любить своего ближнего, как самою себя. Весь закон, по толкованию. Св. ап. Павла, заключается в этом одном слове .
На великой заповеди о любви мы естественно и считаем себя вправе остановить милостивое внимание высокопросвещенного Собрания, тем более что этот предмет нашей речи, как будет выяснено ниже, прямо намечается самоновейшими научными данными.
Характерные особенности христианского учения о нашей любви к ближним таковы.
Эта любовь, по апостолу, совокупность совершенства . Проявление ею – признак принадлежности такого человека к сонму учеников Христовых ; между тем как без неё лишены смысла и значения все духовные блага, какими только может владеть тот или иной человек .
Коротко сказать: если мы любим друга друг, то в нас пребывает и мы – в Боге .
Отсюда все наши заботы должны клониться к тому, чтобы, как говорит св. апостол, не оставаться должными никому ничего, кроме взаимной любви , – чтобы делать добро всем , кто бы это ни был, хотя бы даже и наши враги , – чтобы побеждать зло добром ...
В частности, наша любовь к ближним должна проявляться в заботах о благополучии их – и физическом , и духовном , – притом, проявляться бескорыстно и из переполненного ею сердца ...
Наконец, возможно высшею степенью обнаружения нашей любви к ближним является наше самопожертвование: нет больше той любви, по слову Господа, как если кто положить душу свою за друзей своих . Христианин, таким образом, призывается, в случай надобности, проявлять к своим ближним любовь высшую, нежели какую он проявляет к себе самому .
Такова самая сущность христианской любви к ближним.
Эта любовь, как мы видели, не есть момент случайный, превзошедший извне. Она, напротив, нечто неразрывно связанное с понятием человека, с его природою, нечто современное возникновению самых первых отношений между людьми .
По противоположности этому, взаимоотношения людей, отмеченные печатью эгоизма, – явления, с откровенной точки зрения, сравнительно позднейшее, впервые обнаружившееся лишь после грехопадения прародителей, когда оправдывавшиеся пред Богом вместо того, чтоб искренно пред Ним покаяться, эгоистически сослался на Еву, назвав ее виновницей его преступления , – когда, следовательно, любовь – как начало, дотоле только и регулировавшее взаимоотношения прародителей – потеряла такое свое значение. Как позднейшее, как случайное и, следовательно, не связанное обязательно с существом человеческой природы, данное явление ею ipso есть ненормальное, и потому оно, по библейскому представлению, не только не может быть признано сколько-нибудь руководительным или чем-либо в этом отношении подобным, но должно быть по возможности искореняемо и устраняемо; оно должно уступать место любви и любви ), что с особенною отчетливостью, как мы уже видели, отмечено Новым Заветом.
И так, любовь, а не эгоизм вот единственно-истинная основа человеческих взаимоотношений, по откровенному учению.
По противоположности последнему, уже издавна заявляли о себе этические мировоззрения, проповедовавшие, что в качестве первичного момента во взаимных отношениях людей надлежит считать не любовь, а наоборот – эгоизм, – что любовь – явление позднейшее, отмеченное характером случайности, что она, так сказать, «нарост на себялюбии» и в своей основе непременно дышит духом корысти.
На помощь к утилитаристам, оказавшимся, – даже в лице таких своих представителей, каковы – Бэнтам, Дж. Ст. Милль...,– бессильными в деле обоснования своей доктрины и – попрания несогласного с последнею евангельского учения о любви к ближнему, как начала первичном, неразрывно связанном с самым существом человека… , явились эволюционисты, попытавшиеся исправить и устранить недочеты своих предшественников .
Эволюционистическая мораль, блестящим представителем которой является современный английский мыслитель Герберт Спенсер, создавший ее на основе дарвинизма, считается в настоящее время самою модною.
Дарвин учить, что всюду в мире замечается так называемая «борьба за существование». Все существа, движимые своим эгоистическим стремлением к сохранению своего бытия, всячески заботятся о достижении своих целей на счет интересов существ, их окружающих. А так как внешняя материальная природа живёт своею, особою жизнью, нимало не справляясь с интересами живых существ, то этим последним волей-неволей приходится так или иначе приспособляться к природе: к условиям климата, к особенностям данной местности и проч. Чем более имеет место такое приспособление, тем более выигрывают приспособляющиеся существа в их «борьбе за существование», и наоборот. Происходит, таким образом, «естественный подбор» (или «отбор») наиболее приспособленных, которые скорее могут уцелеть и пережить других, чем существа менее приспособленный или совсем неприспособленные. «Естественный отбор» происходит постепенно, незаметно, но неукоснительно. Что делает какой-либо, напр., овцевод, искусно отбирающий и скрещивающий наилучшие экземпляры овечьей породы и в результате получающий улучшенный скот, тоже делает будто бы и природа, подбирающая и сохраняющая тех, кто более может приспособляться к окружающей среде, и устраняющая с поля битвы наименее способных к тому приноровлению...
И так, в жизни живых существ, по этому учению, господствуют факторы: «борьба за существование», «естественный отбор».
Что же отсюда следует? Прямо вытекает то, что, согласно такому развитие жизни всего органического Мира, право на существование иметь все тот же эгоизм, который, как мы видели, отмечался в качестве первичного момента и утилитаристами. В самом деле, разве можно говорить о какой-либо, напоминающей евангельскую, любви к ближнему там, где проповедуется в смысле основного жизненного начала принцип «борьбы», как бы ни понимать ее? Разве можно говорить о любви к ближним там, где возводится в принцип приспособляемость к окружающей среде, к окружающим условиям? Наиболее последовательные и бесцеремонные эволюционисты действительно и считают всякую мысль о такой любви нелепостью.
Уже Спенсер употребляет все усилия, чтоб «защитить эгоизм против альтруизма» . Но он же, впрочем, с другой стороны, защищает и «альтруизм против эгоизма» . Затем, находя, что неправы, безусловно, ни чистый эгоизм, ни чистый альтруизм, он производить «между тяжущимися судебное разбирательство и сделку» . При этом, между прочим, старается доказать, что «утилитаристский альтруизм» есть «должным образом ограниченный эгоизм» , что «самоубийственность чистого альтруизма» – факт , что «чистый альтруизм, в какой бы форме он ни выражался, постоянно приводить своих приверженцев к разным нелепостям ... Наконец, задавшись целью «окончательно примирить» между собою альтруизм и эгоизм , Спенсер приходить к заключению, что «в окончательной своей форме альтруизм будет достижением удовольствия для самого себя посредством сочувствия тем удовольствиям других, которые получаются ими преимущественно путем успешного выполнения их собственных деятельностей всевозможных родов, – т.е., он будет симпатическим удовольствием, которое не стоить получателю ровно ничего, но представляет просто даровую прибавку к его эгоистическим удовольствиям ... Итак, в сущности, всюду – эгоизм и эгоизм, как бы он ни проявлялся и как бы ни понимался; но не христианская любовь, доходящая до самопожертвования, над чем, как мы видели, Спенсер даже глумится, как над нелепостью... «Специально нравственные выводы эволюционистической морали», говорить один из ее критиков, «поражают своим безотрадным индифферентизмом. Ни одна этическая школа нового времени не поняла так низко подлинных мотивов нравственной деятельности, под видом их всестороннего объяснения. Возведения эгоизма в коренную силу человеческой природы, а всего бескорыстного в ней – в какой-то нарост на себялюбии – жестоко мстить за себя. Мы наблюдаем явление, в истории морали давно невиданное: поборники эволюционизма провозглашают выполнение эгоистических потребностей за высший и первый долг человека. Спенсер... не жалеет темных красок для изображения того противного впечатления, которое вызывают люди, ради ближних не заботящиеся о себе, этим расстраивающие себе здоровье и становящиеся всем в тягость. Зато благоразумный эгоист, умеющий сохранять свои силы и отстаивать свои интересы, представляется самым дорогим существом для общества» ... «Заботься о здоровье, о хорошем расположении духа» и проч., «и ты превзойдешь всех святых» – вот окончательный принцип эволюционистической и, в частности, конечно, и спенсеровской этики .
Другие моралисты, в произведениях которых, так или иначе, отразилось влияние дарвиновского эволюционизма, идут еще дальше Спенсера .
В данном случай разумеем особенно модного ныне философа-моралиста Фридриха Ницше «Глубокое влияние теорий Дарвина на Ницше» не подлежит сомнению ). «Люди – звери, единственная основа их жизни – борьба за существование, за власть и силу» ..., «bellum omnium contra omnes» ... – вот положения ницшевской морали. Согласно с нею, человек должен жить, повинуясь только влечению своих животных инстинктов , следовательно, отдавая себя на волю своих страстей, предаваясь всякого рода удовольствиям . В отношении к ближним «человек должен стать злее» , люди должны «любить лишь самих себя, не щадить своего ближнего» , «быть жестокими и беспощадными ко всем», так как «только жестокий – истинно благородный» . « Самолюбование, самовозвеличение» – вот сущность «высшей морали, аристократической» . Христианское нравственное учение, проповедующее совершенно иные принципы, по Ницше, представляет собою «противоречие природе человека» .
Имя лиц – исповедников эволюционистической доктрины – легион. Претензии их безграничны. Они без всякого колебания «провозглашают нищенскими» чьи-бы-то ни было «верования во... все, что не касается борьбы за существование в условиях наилучшего приспособления к внешнему» , присоединяя, что «без кровавого закона непрерывной борьбы, определяемой переживанием приспособленейших, человечество никогда не вышло бы из своего первобытного варварства, а цивилизация теперь еще не родилась бы») ... Они спокойно решаются «в основу этики» утверждать дарвиновскую «биологическую гипотезу и узаконить с благословения науки борьбу людей, т.е., злобу, вражду, хитрость и взаимоуничтожение, что», – говорить одень мыслитель, – «многим психопатам как нельзя более по сердцу» . Такого рода теории нашли своих выразителей даже и на «университетских кафедрах», откуда именно доказывалось, что «борьба за существование – не порок, но, напротив, основной закон жизни, и интенсивность или энергия этой борьбы – единственный критерий высшей организации» ...
Мы видели, таким образом, что христианское учение о любви к ближним, по представлению «модных» моралистов-естественников и их последователей, будто бы ложно в самом его существе. Мы видели также, что на смену устраняемого христианского принципа эти мыслители выдвигают свой, несовместимый с тем и ему чуждый – эгоистический...
Справедливы ли, однако, их горделивые притязания?
Поскольку дело касается утилитаристов, даже в лице лучших их представителей, – правда, как мы уже видели выше, не на их стороне. Отсюда утилитаристическую доктрину естественно оставляем в стороне, как уже ранее, в интересующем нас отношении, признанную несостоятельною. Вместо того исследуем: насколько состоятельна мораль эволюционизма (во всевозможных, намеченных нами, ее видоизменениях и выражениях), взявшая на себя, задачу сделать исправления и дополнения в утилитаристической?
Здравомыслящие (духовные и светские) ученые уже выступили на борьбу с ложными положениями эволюционизма.
При этом должно заметить, что нашими русскими мыслителями сделано в данном направлении уже многое: разумеем труды особенно проф. и о. А.П. Мальцева , а также и некоторые другие . Этими богословами-моралистами подвергнуты солидной критической оценке доктрины: утилитаризма (в лице всех крупных его представителей) и эволюционизма (в лице Спенсера) .
С замечательною обстоятельностью опровергается дарвинизм в колоссальном труде Н.Я. Данилевского , возбудившем в наших дарвинистах «скрежет зубовной» , но, тем не мен, доселе не сокрушенном ими, а любителями истины, встреченном с неподдельным восторгом ... Не остались без рассмотрения и оценки (хотя и не всегда правильной) и нравственные взгляды Ницше со стороны, напр., профессоров – Щеглова , Преображенского , Грота и друг. .
Из числа светских писателей, однако, с особенным ударением произносим имя Л. Попова (Эльпе). Этот русский биолог в своих «научных письмах» нередко касается Дарвина и Спенсера с их последователями и продолжателями, и всякий раз наносит им существеннейшие удары, оставаясь на их же почве.
Мы не имеем ни времени, ни необходимости, ни намерения останавливаться на изложении и оценке всех тех возражений против выводов эволюционистической этики, какими полны труды, как только что указанных, так и других мыслителей-борцов за истину.
Отсылая всех, желающих ознакомиться с данными возражениями, к самым произведениям тех мыслителей, мы имеем намерение обратить внимание высокочтимого Собрания на исследование принадлежащего к сонму «авторитетнейших современных» учёных – проф. Шарля Рише, носящее заглавие: «Стремление к жизни и теория конечных причин» . Настоящее исследование появилось в минувшее лето и, как принадлежащее «несомненному» корифею в научной области , естественно обратило на себя взоры любителей истины .
Для нас в частности оно весьма важно главным образом в виду того обстоятельства, что почтенный автор в конце концов приводит читателя к признанию полного смысла за положением о необходимости любить ближнего, только этот принцип взаимоотношений считать единственно – состоятельным, единственно – нормальным, – и при этом всюду остается в той сфере, в какой дозволяется данными биологии и в какой только и вращаются представители противоположного (в отношении к решению интересующего нас вопроса) лагеря. Настойчиво подчеркиваем это последнее обстоятельство по той причины, что проповедники иного взгляда на смысл человеческих взаимоотношений очень скептически, а нередко и вполне отрицательно смотрят на всякого рода доказательства, почерпанные из каких-либо иных областей и в том числе даже из психологии. Если английские моралисты признают все значение последней и «больше всего обращают внимание на психологическое развитие наших чувств», по их мнению, «первоначально являющихся эгоистическими, а потом превращающихся в альтруистические под влиянием общественной среды, общественных законов и общественного воспитания», то, напр., «французские позитивисты не доверяют психологии и главное значение» усвояют только «физиологи» ... Тоже делают и некоторые другие, напр., немец Ницше ...
И так, что же находим у Рише?
«С первого взгляда, кажется», говорит он, «что ничего нет наивнее теории конечных причин». Вообще биологи относятся к ней с «недоверием», некоторые «считают ее суеверием» , «отбрасывая из биологии всякое телеологическое соображение» . Причина этого обстоятельства лежит в том «преувеличенном» значении, какое иногда усвояется известными лицами телеологическому моменту и какое естественно вызывает к бытию крайность противоположного свойства .
Однако, исследование «животного и растительного царств», доступных нашему тщательному наблюдению и изучению, дает нам полное основание и право заключить, что телеологически момент – не суеверие, а факт. «Самые ярые противники телеологии», рассуждает Рише, «должны все-таки примкнут к нашему мнению, по крайней мере, в некоторых случаях» . «Напр., возможно ли отрицать, что глаз предназначен для зрения? Предполагать, что между глазом и способностью видеть не существует зависимости, как между причиной и следствием», значило – «бы впасть в» странную и неразумную «крайность. Что глаз обладает способностью зрения, «это – не случайность», а непосредственный и неизбежный результат «целого расположена частей, дивного механизма, который, в общем, и в самых» ничтожнейший «частностях» своих, как нельзя более наглядно являет ту непреложную истину, что «глаз» устроен «для того, чтобы видеть». Невозможно уклониться от такого вывода. Особенности конструкции «глаза имеют цель, и цель эта – зрение», что в высшей степени «ясно» и неопровержимо «даже самыми тонкими софистами». Объяснение «анатомия и физиология глаза в своих самых мелких подробностях и в самых тонких технических деталях было бы не иным чем, как» лишь «комментарием того же заключения: глаз» устроен «для того, чтобы видеть» .
Что имеет смысл в отношении к глазу, тоже в не меньшей мере уместно и в отношении к другим нашим органам: «уху, сердцу, желудку, мозгу, мускулам». Приноровление «органов к их» функциям в такой степени полно, «что невольно» напрашивается мысль о «не случайному но» преднамеренном» его характере . Это приноровление вызывает изумление, если иметь в виду «даже мельчайшие», ничтожнейшие частности и «подробности». Так, несомненно, «напр.», то обстоятельство, «что бровная выпуклость, выдающаяся и крепкая», рассчитана на охранение нежного «глазного яблока», – что той же цели служат: «веки, подвижные и быстрые, – ресницы», предохраняющая «глаз от пыли, – тонкая чувствительность соединительной белковой оболочки, вызывающая непосредственный рефлекс»... Положение, «что глаз защищен» в желательной степени, есть «не теория и не гипотеза», а непреложный и несомненный «факт» . Так говорит анатомия. Или: «когда, напр., на слизистую оболочку гортани» проникает какое-либо «постороннее, раздражающее тело, возбуждение гортанных нервов» немедленно – «же, вследствие рефлекса, вызывает кашель и останавливает вдыхание». Прямой долг «физиолога» – «смело объявить, что этот рефлективный кашель целесообразен» до «очевидности». Требуется, «чтоб постороннее» тело было удалено при посредстве энергичного «выдыхания», а в случае недостаточности этого приема, необходимо временное приостановление дыхания», так как иначе данное тело может «глубоко спуститься в бронхи» .., Эти и множество других примеров с наглядности доказывают, что нет «бесполезных органов», что «все имеет определенную цель» . – Смысл за «теорией конечных причин» признается не только физиологами, но также и зоологами. Напр., зоология констатирует такой факт: если «взять краба за ножку», то он «сам быстрым сокращением оторвет» последнюю, «чтоб» таким путем получить «возможность убежать от своего врага». Едва ли кто в «этом» усмотрит «явление» со «случайною» подкладкой, – а не вполне естественный «факт» целесообразной «самозащиты» ! Или: «застигнутый врагом осьминог выделяет поток чернил, чтоб» таким образом ускользнут от непритязательного ока и уцелеет. Ужели «черный» цвет данной «жидкости случаен»? Нимало. Несомненно, что «это выделение чернил» стоит в непосредственном «отношении к самозащите» осьминога . Все, передающее о таких обнаружениях «самозащиты, волей-неволей» подписываются под «теорией целесообразности, как» поставленные в необходимости «допустить, что» в основе «различных функциях защиты» лежит «цель – оборона организма» ... Правда, не в силах человека дать «всему» надлежащее «объяснение, чтобы» затем можно было с осязательною уверенностью допустить «гипотезу целесообразности», но в нем собственно и нет сколько-нибудь серьезно – неотложной надобности, так как для существа дела «достаточно нескольких кратких» и «общих» данных, «которые могут служить» вполне надежной «руководящей идеей для более общей теории» .
«И так», – по настойчиво выраженному «убеждение» Рише,– «невозможно исключить теорию целесообразности из анатомии, зоологии и физиологии» .
Для убеждения в той же истине данный французский ученый от рассмотрения деталей переходит к оттеснению «более обширных общих функций», рассчитанных «также» на известную строго – «определенную цель» .
Из «функции» с положительным характером отмечается у Рише стоящая в непосредственной связи с «инстинктом воспроизведения», поражающим своею энергией. Высокая степень интенсивности последнего, его как бы непреодолимость – ясные признаки его не случайности. Бесспорно, что здесь мы имеем дело с «определенною волею, преднамеренностью в виду известной цели». Игнорируя предположение, «что» Создатель «желал непрерывности рода, мы» будем ходить во тьме и решительно «ничего не поймем». Между тем, согласившись, что в настоящем случае имеет место «цель обеспечить жизнь рода», мы тот – час уразумеваем «все», и тьмы как не бывало! ...
«Целесообразны» также и отрицательные моменты, каковы, напр., «страх, отвращение, боль» .
Испытываемое живыми существами чувство страха стоить в непосредственной связи с чувством самосохранения. Не будь на лице чувства «боязни», ни одно живое существо не могло бы не только оставаться в целости, но даже и жить более или менее долгое время. Устрица, «закрывающая» свою раковину «при» появлении «врага», – «головокружение», испытываемое человеком, стоящим над бездною, – трусливый заяц – все эти и подобные им примеры иллюстрируют высказанное положение в совершенно достаточной степени .
Далее, если б живым существам не было известно чувство «отвращения» в отношении ко всем объектам, так или иначе могущим быть вредными для них, то опять ни одно из последних не могло бы прожить более или менее значительное время... Что дитя, напр., имеет влечение к молоку матери, что животное питает «отвращение к концентрированной серной кислоте», что «плотоядные» существа любят мясо, а «травоядные» – зелень, растительную вообще пищу, а не наоборот – все это и подобное ему, в свою очередь, также весьма красноречиво .
Наконец, роль «чувства боли» в деле самозащиты живых существ также огромна: «лишенные чувствительности, существа не могли-бы» оказывать надлежащего противодействия «внешним влияниям», между тем как в лице ее они имеют надежнейшего «стража», аккуратно «предупреждающего их об опасности и охраняющего их. Если бы» задача «предохранения нас от ушибов, усталости, отравления, от всякого рода опасностей» была возложена лишь на «один наш ум», то, «вероятно, уже по истечении» какой либо «недели не осталось бы на свете людей». На каждом шагу нас поджидают всевозможные «опасности», предотвратить который был бы не в силах даже «в десять раз сильнейший нашего разум». «Изумительная» же «по своей тонкости и» вечно бодрствующая «чувствительность нашей кожи стоит самых мудрых выводов нашего разума». «Боль от обжога, укуса, поранения» – вот самый внушительный «силлогизм», больше, чем, что-либо другое, склоняющий нас к «изображению опасностей» ...
Короче сказать: «чувства живых существ, строение и функции их органов» стоят в непосредственном «отношении с сохранением индивидуума и рода» .
Следовательно, «живые существа организованы для жизни» . При этом, что касается, в частности, «высших существ», то «индивидуальная жизнь» их «защищена так хорошо, что», при наличности даже «всевозможных опасностей, индивидуум в состоянии успешно продолжать свое существование» ... В виду всех такого рода и подобных им моментов, «не должны ли мы допустить существование стремления к жизни и первую конечную причину, которая и есть жизнь?» Да. Как день, очевидно, что с самого первого момента своего «появляется на земной поверхности каждое существо, как будто получает предписание жить» (что, конечно, так обстоять и в действительности); «в его» структуре «и в его функциях все приспособлено» к тому, «чтоб оно существовало»... «Отказаться от этой первой конечной причины – значило бы», по мнению французского ученого, «идти против естественного порядка нашего мышления» ... И так, должно признать два положения: одно, что все «существа стремятся жить», и другое, что «они организованы» соответственно этому именно их стремлению . Отсюда, говорить Рише, «во всех биологических теориях нужно будет принимать в соображение» не подлежащей сомнениям закон: – «стремления к существованию, к жизни» . Отныне «теория конечных причин» должна занять «важное в биологических науках место. Будем остерегаться преувеличения, но допустим, что каждое живое существо имеет известное назначение, что все его части, все его функции служат к охранению и развитию той частицы жизни, которая в нем» кроется .
Помощь, оказанная французским ученым этической науке, бесспорно, чрезвычайна. При этом для нас в известной степени безразлично, что сам он остановился, так сказать, на половине пути,– безразлично потому, что окончить последний уже сравнительно легко, что в настоящее время и сделано заинтересованными в данной области людьми науки: И.П. Кондыревым и Л.К. Поповым.
Поставив вопрос: «установлен ли наукою закон борьбы за существование?» первый устами Рише отвечает отрицательно. И «в действительности», – говорить г. Кондырев, – «закон борьбы за жизнь никогда не был установлен естественниками и не может быть установлен согласно строго-научному методу»... В подтверждение этого положения может быть отмечена наличность «не – всеобщности и не – постоянства явлений действительной борьбы за жизнь». Не только кроткие, домашние животные, но даже и «хищные» рекомендуют себя указанными обнаружениями «лишь» как «исключительными» только. А с другой стороны, не подлежать сомнению факт, что «все без исключения движения животных подчинены закону сохранения жизни». Если бы измышленный закон «борьбы за существование» был фактом и имел признаки постоянства и всеобщности, – если б, другими словами, каждое существо только и видело кругом себя врагов и врагов, с которыми в каждый отдельный момент должно было-бы бороться, тогда оно, несомненно, вскоре же пало бы в столь неравной борьбе. Однако в действительности оно не падает и потому, конечно, что не вынуждено вести подобной борьбы, – всюду, наоборот, встречая себе помощь и поддержку. Последнего рода явление – обычно, почему нами обыкновенно и не замечается. Противоположное же ему гораздо более редко, и потому оно приковывает к себе большее наше внимание, скорее нами замечается. «Над явлениями жизни» несомненно «царит» не закон «борьбы», а «закон взаимопомощи» ...
Таким образом, вполне сознавая, что, при допущении обнародованиям французским биологом закона целесообразности, закону эволюционизма, в смысле закона «борьбы за существование», места быть не может, наш русский мыслитель, как мы видели, предполагает, что и французский ученый думает точно так же, между тем как последний в действительности ясно признает бытие двух отдельных законов: «закона борьбы за существование» и, «как следствие» его, «закона стремления к существованию – к жизни». Такое признание более чем неожиданно, и, во всяком случае, не может быть более или менее обосновано .
Далее, при предположении мировой целесообразности, при допущении закона, гласящего, что всякое живое существо «стремится жить», что это его стремление адекватно поддерживается его «организацией», «что все части, все функции каждого живого существа служат» цели «охранения и развития той частицы жизни, которая в нем» на лицо, – теряет устойчивость и «гипотеза» эволюционистов о так называемом «естественном отборе». Эту истину опять надлежало отметить французскому биологу, но, к удивлению, он не сделал этого, напротив, признавая значение за названной гипотезой .
И г. Кондырев, в свою очередь, признает возможным допустит, наличие «в природе факта естественного отбора» (или «подбора»). Он только делает (весьма удачную, впрочем) попытку лишь опровержения «объяснений» этого отбора «гипотезой борьбы за жизнь». Данные его таковы: 1) «не редкий» результат «борьбы» – это – «так называемая случайная гибель» не только «слабых индивидов», но и других, при том, «без всякого различия и без отношения к естественному подбору, имеющему»,– с точки зрения эволюционной доктрины, – «сохранять лишь самые совершенные организмы»; 2) «борьба часто» сводить с жизненной сцены «лучших производителей, особенно же» обладающих «наклонностью к» ней; а это обстоятельство, между тем, непримиримо с «ролью», усвояемою «борьбе в явлениях естественного подбора»; отсюда последняя не есть «его главный или единственный фактор»; 3) она не есть «даже хотя бы нисколько влиятельный фактор естественного подбора», потому что ее «орудия не сохраняются» путем «наследственности», а напротив – постепенно исчезают под воздействием последней, параллельно «эволюции животного царства»; наконец, 4) «палеонтология, в лице» лучших своих представителей и выразителей, с решительностью заявляет, «что в развитии животных и их органов в течение геологических эпох борьба за жизнь не играла никакой существенной роли» .
До полного конца дело Рише доведено выше упоминавшийся биологом г. Поповым.
Признав великое значение за новым законом, благодаря которому отныне в биологии «наступает крупный поворот» от прежнего объяснения «жизненных явлений принципами механики в сторону прямо противоположную», – заявив, что лишь теперь именно те «явления» могут быть понятны надлежащим образом, т.е., при помощи телеологического момента, при посредстве «замены простой механической случайности – деятельной волей», имеющей в виду «определенную цель», – этот биолог решительно утверждает, что «все вообще учение Дарвина», как непримиримое «с принципами телеологии», должно быть отвергнуто .
Что «борьба за существование» не гармонирует с телеологическим принципом, это, как мы видели, определенно заявлено и г. И.П. Кондыревым. Эту же мысль с еще большей настойчивостью высказывает и г. Л.К. Попов. Если, – как рассуждает первый, – в итоге борьбы «часто» бывает «гибель не только слабых, но и сильных, не только плохо, но и хорошо организованных», – если «борьба» ведет к «вырождению даже и наиболее одаренные виды», таким образом, ясно расходясь «с явлениями совершенствования, прогрессивного развития», – то, очевидно, – говорить второй, – «что с этой точки зрения закон жизни, в смысле стремления к совершенствовании, постепенному движению к цели, не только не может санкционироваться самым фактом борьбы за существование, но требует со стороны представителей органического мира иных, противоположных взаимоотношений: не борьбы, а союза-взаимопомощи» .
Если с обнародованным Рише законом теряет смысл, закон эволюционизма, проповедующий борьбу за существование, то, наряду с ним, теряет значение и закон эволюционной доктрины о естественном подборе (отборе), так как эти два закона стоять в тесной, непосредственной связи между собою, в силу чего отвержение одного в тоже время есть отрицание и другого: «без борьбы за существование невозможно переживание приспособленнийших, невозможно и действие отбора». Что эволюционизм хочет объяснить своим учением об отборе? Как известно, измышление этого учения имеет своею целью «из первоначально случайных, плохо-комбинированных, совершенно беспорядочных изменений, путем постепенного переживания наиболее приспособленных, создать порядок и гармонию» . Между тем эти «порядок и гармония» всегда были на-лидо, следовательно, нет нужды и выдумывать какие-либо теории для объяснения якобы постепенного их возникновения. Такое положение как нельзя более подтверждается новейшими данными палеонтологии. «Говорили, – пишет» один из авторитетнейших представителей последней – проф. Годри, что «будто бы в различные геологические эпохи существа нередко вступали в бой» друг с другом, при чем «будто бы более сильные побеждали слабейших, так что победа» являлась уделом «наиболее одаренных особей; таким образом, прогресс должен быль» оказываться результатом «враждебных столкновений и страданий прошлого времени. Не таково заключение, являющееся» следствием «палеонтологических» изысканий. «История животного царства развертывает пред нашим взором картину эволюции, где все комбинированно, как в последовательных изменениях зерна, которое» в конце концов «превращается в прекрасное дерево, покрытое цветами и плодами, – или яйца, превращающегося в сложное и красивое животное. Не следует верить», – настойчиво говорить Годри, – «будто порядок возник вследствие беспорядка». И так, о чем же свидетельствует палеонтология? А о том, «что органический мир» жил без всякого содействия и вмешательства со стороны «борьбы за существование и естественного подбора, что прогрессивная эволюция, совершенствование жизни шло своим» путем, безотносительно «и часто даже вопреки условиям борьбы и подбора»
Надлежит также обратить внимание на несоответствие учения о естественном отборе, будто бы сохраняющем лишь наиболее «совершенных», с действительностью, свидетельствующею о существовании в мире «регрессивных типов, фальши, лжи, именуемой миметизмом, и охраняемых все тем же подбором». Последнее обстоятельство не подложить сомнениям. Естественному отбору, совершенно безразлично с какими «типами» он имеет в данном случае дело, т.е., с «совершенными», или противоположными им... Для него имеет значение только одна сторона дела: в каком отношении к окружающей их «среде» стоят те или иные «типы»? Если между последними и первою – гармония, если те приспособляются к этой, они, так сказать, и получают разрешение существовать и наоборот: «типы», стоящие в дисгармонии с окружающими их внешними условиями, осуждаются естественным отбором на гибель. За правдивость этих положений говорят «сотни, тысячи фактов из мира растительного и животного». Притом, «и сам Ч. Дарвин» поставлен был в необходимость заявить, «что естественный подбор относится совершенно безразлично к явлениям совершенствования»... От чего же в таком случае последнее зависит? Где – его конечная причина, его источник? Не в «борьбе за существование», не в «естественном отборе», не в «приспособлении к среде», а в «самой жизни», в «ее внутренних психических силах». При ином представлении и понимании дела пришлось бы предоставить первое место в ряду совершеннейших существ «простейшим организмам и всему растительному миру», как несомненно «наделенным самыми высокими средствами приспособления к окружающему», – что, однако, было бы нелепостью, опровергаемою действительным положением вещей ...
Таковы выводы из закона Рише, делаемые г. Л.Б. Поповым. Отныне, – говорить последний, – «механический принцип должен быть сменен принципом психическим, как единой биологической силой, управляющей жизнью, всеми ее проявлениями» .
«Средства», к каким прибегаете «природа» (конечно, повинующаяся божественному голосу) «для того, чтобы поднимать все выше» и выше «живые существа по ступеням самоопределения», – читаем у авторитетного «патологоанатома Э. фон – Риндфлейша», – «заключаются в том, что это последнее подчиняется любви к ближнему. Каждая из миллиардов клеток», из каких состоит «высший организм, живет только при помощи других. Они живут только как органы одного тела и вне этой связи существование для них невозможно. Один для всех, все для одного – таков закон природы, таково самое высокое веление нравственности. к ближнему – это один из существеннейших «признаков жизни», это – «средство к достижению цели жизни» .
Таков голос новейшей естественнонаучной беспристрастной доктрины, совпадающий с голосом и всех прежних – новых и древних – здравых мыслителей. Еще язычник Марк Аврелий учил: «мы рождены для взаимной помощи, как ноги, руки, глаза, как верхняя и нижняя челюсти. Было бы противоестественно им вредить друг другу» ...
Словом, мы вправе сказать, что модное современное дарвино-спенсеро-нитцшевское (и К о) учение о человеческих взаимоотношениях, так или иначе устраняющее или обесценивающие элемент христианской любви, как начала всецело регулирующего эти отношения, есть болезненное явление. Оно не выдерживает прикосновения серьезной критики, притом, стоящей не на какой-либо чуждой ему (напр., богословской и проч.) почве, а на той же именно, на какой бесплодно пытается утвердиться и само оно. Это последнее обстоятельство, – что говорили мы раньше и что с особенным ударением подчеркиваем и теперь, – в высшей степени важно и многознаменательно. Своим огромным значением оно, – повторяем, – и побудило нас остановиться на вопросе, раскрываемом настоящей нашей речью... В самом деле, если б противникам чисто-христианской любви стали оппонировать христиане богословы-моралисты, берущие откровенное учение за исходную для себя точку и в качестве опоры, тогда первые, не признающее такого основания надежным и той исходной точки состоятельною, никогда не убедились бы доводами последних и считали бы себя непоколебленными в своих выводах и положениях. Если б, далее, с противниками истинно-христианской любви стали спорить философы-метафизики, представляя в ее защиту те или иные отвлеченные, чуждые эмпирического духа, доводы, то и в таком случае стороны не сговорились бы между собою, подобно тому, как не могут согласиться друг с другом в суждении об известном предмете лица, смотрящие на него – каждое – с различных точек, да, при том, еще и через искажающие действительность стекла (что, конечно, надлежит сказать о современных модных естественниках-моралистах)... Но раз противник побивается его же собственным оружием, – как именно в рассматриваемом нами случае, – тут и конец распрям и спорам. И честь представителям беспристрастной и не поверхностной естественно-научной доктрины, так или иначе помогающими делу обоснования и защиты христианских принципов!
Высокопросвещенное собрание! В конце прошлого XVIII столетия выступил с замечательною речью о «вечном мире» (известном показателе любви) такой колосс в философской области, каким был и остается Кант . С тех пор миновало более ста лет, известных многочисленными и кровопролитными войнами, своею наличностью громко говорящими о неукротимом человеческом эгоизме, о нежелании людей следовать божественной заповеди о любви... Мысль о вечном мире разбивалась печальною действительностью. Но вот в конце истекающего века снова раздается голос, призывающей людей к миру, к любви, – самый мощный в подлунном Мире голос Повелителя многомиллионного русского народа . Неужели и теперь не воспрянет человечество от глубокого эгоистического сна, неужели оно не сделает, по крайней мере, серьезной попытки к такому пробуждению? Неужели эгоизм вечно станет попирать права любви и господствовать в мире? Да не будет! И , и здравая естественнонаучная доктрина, здравый разум, как мы видели, ясно и категорически признают права только за любвеобильными отношениями людей друг к другу. Отсюда мы, как одаренные разумом существа, должны следовать туда, куда ведет нас это «око», отличающее человека от всего неразумного Мира. Стадии пути, по которому нам надлежит следовать, таковы: внесете духа истинной любви в отношения каждого из нас к самому себе, к своим собственным стремлетям, склонностям и обнаружениям, а затем – и в отношения к своим семьям. А после того, как будут пройдены нами эти две начальных стадии, прохождение остальных окажется делом сравнительно легким и безопасным, т.е., другими словами: при наличности истинно-христианской любви нашей к самим себе и к своим семьям, легко урегулируются и наши отношения – общественные и всякие другие; когда каждый будет носить мир в самом себе, тогда наступить и мир всеобщий...
Как бы, однако, мы ни отнеслись к христианской заповеди о любви, сама она со стороны своей основы и существа, как мы видели, остается незыблемою, не смотря на все усилия тех или иных лиц и направлений поколебать ее: и сниде дождь, и прийдоша реки, и возвеяша ветри, и нападоша на храмину..., и не падеся: основана была на камени . Антихристианские же учения приходят и приходят, уступая место новым, в свою очередь, также гибнущим и исчезающим по отсутствие в них внутренней силы и мощи: и сниде дождь, и прийдоша реки и возвеяша ветри, и опрошася храминг той, и падеся: и были разрушение ея велие .
Напр., Винклер, Бруно-Бауэр, Гаве, Вейгольдт... Чит. также о «конгрессе религий на всемирной выставке в Чикаго в 1893 г.». («Христ. Чт.» за 1898 г., июль; статья: «Христианство и буддизм на Западе»... Н. Н. Писаревскаго; стр. 5, 13, 14 и друг.) ...
Преимущественно могут быть названы труды: 1) проф. А.О. Гусева ["Нравственный идеал буддизма в его отношении к христианству». Спб. 1874г. Перу этого богослова принадлежит также несколько произведений, направленных против Толстого и проч.]; 2) И. Невзорова («Мораль стоицизма и христианское нравоучение». Казань. 1892г.); 3) о. А.П. Мальцева («Нравственная философия утилитаризма». Спб. 1897 г.); 4) проф. И. В. Попова («Естественный нравственный закон». Серг. Пос., 1897г.); 5) преосвящ. Антония (Храповицкаго) (различный его статьи); 6) преосвящ. Никанора (Бровковича) (напр., против Толстого о «христианском супружестве») и многих других (особенно в различных духовных журналах).
: ибо весь закон во едином словеси исполняется, во еже:, возлюбиши ближнего твоего, якоже себе. – Ср. Мате. ХХII, 35–40-.– I ак. II, 8. – Чит. также: Ioann. XIII, 34, 35.–1 Ioann. III, 11, 18, 23; IV, 7–9, 11, 12, 16, 20, 21; II, 10, 11. –– Коре. ХIII – -.– Колосс. III, 14–1 Тимое. I, 5-Евр. ХIII, 1...
Подробности см. в нашей статье: «Сущность христианского учения об отношениях человека к ближним» («Христ. Чт.» за 1897 г. Ноябрь; стр. 237–263).
Выражение проф. Лопатина (см. «Вопросы философии и психологии» Москва, 1890г., г. 1-й, кн. 3; статью: «Критика эмпирические начал нравственности»; стр. 103).
С их воззрениями и с оценкой последних всякий может познакомиться, напр., по цитированной выше книгой о. А.П. Мальцева [чит. также опыты, относящиеся к области истории этики: Gass’a Luthardt’a, Ziegler’a, Köstin’a, отчасти Jadl’a, Sidgwick’a и некеотор. друг.].
Все эти положения, касающиеся оценки утилитаристическаго учения, с большою подробностью раскрыты в цитированной книге проф. И.В. Попова, а в известной степени и у других исследователей: у о. А.II. Мальцева (цит. соч). и проч.; ср. книги В.С. Соловьева: отчасти «Критику отвлеченых начал» (Москва, 1880 г.) и «Оправдание добра » (Спб., 1899 г.)... С утилитаристами знакомят также (не всегда, впрочем, оценивающие их с надлежащим беспристрастием и более или менее правильно) исследования: Grote («An examination of the utilitarian philosophy»; Cambridge, 1870), Guyau ("La morale utilitaire»; Paris , 1874), Guyau («La morale anglaise contemporaine»; Paris, 1879. – В прошлом –1898-м г. – на русском яз. вышел «перевод Н. Южина»: «М. Гюйо. История и критика современных, английских учений о нравственности»; Спб.), Фулъе («Критика новейших систем морали» – русск. перевод Максимовой и Конради; Спб.. 1898 г.), Иодля («История этики в новой философии» – русск. перев. под редакцией В.С. Соловьева; Москва, т. II. 1898 г.), А. Смирнова («Английские моралисты. Историко-критическое обозрение главнейших теорий нравственности в английской философии от Бэкона и Гоббза до настоящего времени»: см. «Учения Записки Импер. Каз. Университета» ; 1876 г.) и весьма мног. другие, перечислять которых здесь не видим надобности.
Впрочем, отрицая первичность альтруистических чувств, утилитаристы все-таки признают начало любви моментом необходимым, желательным (хотя, как сказано, они и бессильны выяснить происхождение альтруизма из эгоизма, обязательность для человека следовать велениям первого предпочтительно пред велениями второго...) в интересах самого, проявляющего любовь к ближним, человека (см. сочинения Бэнтама, Дж. Ст. Милля). Отмечаем это обстоятельство в виду того, что у дальнейших моралистов, пришедших на помощь утилитаристам, вопрос о любви к ближним, как увидим, все более и более отступает на задний план, пока, наконец, совсем не исчезает с горизонта и пока не уступает места вопросу совсем противоположного характера. Таким образом, чем дальше идет время, темь больше и больше видим попыток поколебать основы евангельской заповеди о любви к ближним... Но, впрочем, об этом речь будет впереди.
Значение эволюционизма в данном случай отмечено у проф. И.В. Попова (к его книге и можно отослать читателей за подробностями; нам же нет надобности по этому случаю вдаваться в какие-либо частности, так как нас интересует здесь не утилитаризм, а эволюционизм и те крайние учения, какие на его основе, построены; поэтому, не останавливаясь на данном пункте, пойдём дальше...).
Английское „selection“, по мн4нт некоторых, более удобно и более правильно переводить по русский: «отбор», а не «подбор». – См. К. Тимирязева «Чарлз Дарвин и его учете» (изд. 4-е. Москва; 1898 г.): стр. 111.
Подробно познакомиться с этим учением можно как по сочиняем самого Дарвина, переведенным и на русский язык [см., напр., «Происхождение человека и половой подбор» – перев. под редакцией Благосветлова; Спб 1871 г... См. новый русск. перев. сочинений Дарвина, предпринятый К. Тимирязевым и друг. в I-IV том.], так и по различным русским исследованиям об этом английском ученом [чит. особ. Н.Я. Данилевского: «Дарвинизм. Критическое исследование» ; I, ч. 1–2, Спб. 1885 г.; т. II, Спб. 1389 г. – Чит. прекрасное «предисловие» (ко 2-му тому данного превосходного исследования Данилевского, к сожалению, преждевременно умершего) Н. Страхова (стр. 1–48). – Чит., между прочим, М. Гюйо: «История и критика современных английских учений о нравственности» (см. об этой книге выше: в 32-м примеч.); ч. 1, гл. IX, стр. 164–176, посвящ. специально «Дарвину»... Чит., между проч., К. Тимирязева цитов, в 35-м примеч. книгу. Особенно чит. многие «Научные письма» , так или иначе затрагивающие Дарвиново учение, помещавшиеся в различных №-х «Нового Времени» и принадлежащие талантливому мыслителю Эльбе [это – Лазарь Конст. Попов, автор многих сочинений, уже давно выдвинувших его вперед – как крупную величину, причем особенным его достоинством является его уменье излагать трудней положения и научные данные в общедоступной популярной форме. Говорим о нем с некоторою подробностью в виду того, что Дальше будем иметь с ним дело не раз. Некоторые сведения о нем в «Энциклопедии. Слов» Брокгауза-Ефрона: т. XXIV, полут. 48; Спб. 1898 г., стр. 562–563]. Чит., между прочим, Альфреда Фуллье «Критику нов. сист, мор.» (см. в 32-м наш. примеч.); стр. 13 и следующие...
См. «Основания науки о нравственности» – Герберта Спенсера – русск. перев. Спб. 1880 г. Глава XI: «Защита эгоизма против альтруизма» (стр. 234–250).