Чем такая система плоха для монашеской жизни? «Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить».

03.07.2019 -

* * *

Книги серии «Религия. Война за Бога»

«Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни»

Жизнь в церкви, как она есть. Эта книга – открытое окно в российскую церковную жизнь XXI века, через которое каждый может увидеть основные ее узлы, линии разлома и те повороты, которые, возможно, оказались роковыми. О провокаторах и праведниках, о мощи админресурса и силе совести, о загребущих щупальцах зла и узком пути к незакатному Свету.

«Эпоха пустоты»

Лучшая книга года по версии Publishers Weekly. Холодный и незащищенный мир, в котором нет Бога – можно ли жить в таком мире, сохраняя уверенность в себе, надежду и энтузиазм? Фридрих Ницше, Уильям Джемс, Боб Дилан и другие великие люди нашли иной смысл нашего существования.

«Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить»

Всемирно известный историк Филипп Джекинс представляет книгу о самой темной и загадочной эпохе в истории христианства. Интриги, заговоры, разборки, насилие и хаос в древней церкви? победители в войнах за Иисуса решили, во что и как будут верить все христиане.

«Жизнь без бога. Где и когда появились главные религиозные идеи, как они изменили мир и почему стали бессмысленными сегодня»

Как появились представления о божественной сущности? Почему в религиозной жизни так много невежества? Делает ли вера совершеннее человека и мир? Эта книга – новое слово в вечном разговоре о вере и неверии. Она дает ориентир: главное в жизни с Богом или жизни без Бога – это жизнь, а религиозные представления могут сбить нас с курса на здравый смысл и духовную зрелость.

Вступление

Когда ты нашел смысл и истину в православии, то всё и все вокруг обещают (да и сам надеешься), что принадлежность к церковному сообществу и доверие старшим дают гарантии. Делай так-то и так-то, тогда спасешься – таких рецептов можно много прочесть во всякой благочестивой литературе. И вот, вроде все делал правильно, как в книжке написано, как батюшка благословил, вроде исполнял волю Божию… А получилось…

Книга Марии Кикоть – это попытка осмыслить, почему послушница превратилась в «бывшую» и ушла из образцово-показательного монастыря, куда ее благословил поступить духовный отец. Автор рассказывает, как в 28 лет она стала православной и попробовала идти по пути монашества, никак не ожидая, что святая обитель окажется тоталитарным адом. В книге нет какого-то остросюжетного «экшна» или интриги. Но жизнь женского монастыря как она есть, описанная изнутри, без прикрас, производит очень сильное впечатление.

«Исповедь бывшей послушницы» была написана автором не для публикации и даже не столько для читателей, сколько прежде всего для себя, с терапевтическими целями.

Но повесть мгновенно срезонировала в православном рунете и, как многие заметили, произвела эффект бомбы. Оказалось, что «бывших» много. Оказалось, что бесправие послушниц и монахинь, безразличие начальства к их психическому и физическому здоровью, душевные страдания и поломанная жизнь – это не исключение, а скорее типичная ситуация для современной России. И автору удалось рассказать обо всем этом так, что заткнуть уши уже как-то не получается.

После того как Мария опубликовала свою «Исповедь» частями в Живом Журнале, ей ответили десятки женщин и мужчин: чтобы подтвердить истинность ее слов, чтобы дополнить их своими историями, чтобы поблагодарить за смелость и решимость. Получилось нечто похожее на флешмоб #янебоюсьсказать о пережитом сексуальном насилии, который недавно потряс русскоязычное интернет-сообщество. Только в рассказе Марии речь идет о насилии эмоциональном – о манипуляции людьми, которое и мучители, и жертвы выдают за истинную святоотеческую традицию православного монашества.

Нашлись, конечно, и критики. В чем бы Марию ни обвиняли, я не думаю, что она нуждается в защите или оправдании. История этой книги говорит сама за себя – своей искренностью и простотой она случайно попала в какое-то сокровенное место системы, и защищать его будут даже вопреки здравому смыслу. Но о некоторых упреках в адрес автора я все-таки упомяну. Кто-то заметил, что заглавие не соответствует содержанию: в «Исповеди» нужно-де писать о своих грехах, а тут не видно укорения себя и раскаяния. Это, однако, не так. Нелишне вспомнить, что в православии (только настоящем, а не тоталитарном) исповедь (или покаяние) это таинство деятельного изменения себя, своей души через осознание своих ошибок, процесс, в котором Бог сотрудничает с человеком. Я вижу в книге Марии именно такую перемену ума – так переводится греческое слово «метанойя», покаяние – в отношении себя, своей веры и своего опыта. Другое сомнение некоторых читателей – в правдивости рассказанного. Тут можно и не комментировать – мне, скажем, вполне достаточно публичных свидетельств нескольких человек, непосредственно связанных с монастырем и упомянутых в повести. Скорее даже наоборот – Мария о многом умолчала: где-то по недостатку памяти, где-то из опасения навредить людям. Об этом она и сама пишет у себя в ЖЖ.

Самый успешный российский православный интернет-портал взял несколько интервью-комментариев по поводу «Исповеди» у нынешних игуменов и монахов РПЦ. Практически все они попытались оправдать монастырь и описанные в нем порядки, а автора обвинили в непорядочности и в отсутствии смирения и терпения. Один из респондентов, наместник Валаамского монастыря епископ Панкратий, не читавший повесть, выразил недоумение, почему же сестры до сих пор не ушли из такой обители, и посоветовал всем из плохого монастыря разбегаться. Если бы он все-таки прочитал «Исповедь», то он бы мог в деталях узнать о механизме превращения людей в безвольных и преданных рабов, который так прекрасно описан Марией и на уровне психологической зависимости, и на уровне материального бесправия. Сопротивляться построенной системе, когда ты уже попал внутрь, практически невозможно. А те, кому удается сбежать и справиться с чувством вины от того, что нарушил благословение игумении (а значит, конечно, и «волю Божию»), остаются наедине со своей собственной десоциализацией и депрофессионализацией, случившейся за годы пребывания в монастыре. Поэтому многим ничего не остается, как «покаяться» и вернуться. Но неужели епископ Панкратий, сам монах, который провел немало времени в церкви и знает о монастырской жизни значительно больше, чем кто-либо другой, ничего об этом не слышал?

Многие ответы-апологии прямо или косвенно доказывают правдивость книги. Это, например, письмо девяти игумений в защиту монастыря, подписанное его «выпускницами», духовными дочерьми игумении Николаи, которые теперь сами стали настоятельницами в российских женских обителях. В этом письме – даже если отвлечься от стилистики доноса в лучших советских традициях – матушки сообщают, что на самом-то деле в монастыре есть и сауна, и сыроварня, и аптека, и заграничные поездки для детского хора, и богатые трапезы… Но все эти атрибуты эффективного менеджмента для гостей и спонсоров никак не опровергают, а, напротив, подтверждают многие подробности, описанные Марией. Они лишь усиливают впечатление, что внешнее благолепие в нынешней церковной системе оказывается для кого-то из церковных руководителей важнее, чем возрастание верующих людей во Христе.

Ни сама игумения Николая, ни вышестоящее церковное начальство пока никак не прокомментировали появление «Исповеди». А ответы разных других батюшек и матушек сводятся, по сути, к тем же советам ни о чем, которые в книге давал Марии ее духовник отец Афанасий: смиряйся, терпи, кайся. Почему-то все они не могут или не хотят защитить вверенную им на попечение душу, что, вообще-то, и есть их первая пастырская обязанность (а вовсе не отстаивание корпоративных интересов).

Почему же такая бурная реакция? Очевидно, «Исповедь» задела какой-то ключевой узел современного российского православия. Главная ниточка в этом узле, за которую невольно потянула Мария – послушание начальнику, которое делается высшей и фактически единственной добродетелью. Мария показывает, как «послушание», «смирение» и «благословение» становятся инструментами манипуляции и создания концлагеря для тела и души. Тема манипуляции в современной РПЦ недавно была поднята в публичной лекции психотерапевта Наталии Скуратовской, которая, кстати, тоже вызвала возмущение у некоторых верующих (правда, вопрос: верующих во что?). Смысл их возмущения сводился примерно к следующему: манипуляции в Святой Церкви? Да как вы могли осмелиться сказать такое?!

Между тем Мария в своей книге рассказывает именно о том, как старец, игумения, духовник злоупотребляют своей властью над доверившимися им людьми. А средство манипуляции здесь – это искреннее стремление человека к истине и поиск Бога. Это страшно. Тут вспоминаются слова Евангелия, что есть грехи, которые не простятся ни в сем веке, ни в будущем. Вопрос, который возникает у нормального человека: как получилось, что мы так далеко зашли в поисках православной жизни, что апологеты игумении пеняют Марии на то, что она недостаточно возлюбила вот это вот все и потому сама виновата, что свернула со спасительного пути? Где и когда произошла и происходит подмена истины корпоративностью и субкультурой?

Другая ниточка – это монашество. Вроде как считается, что в миру все мирское и, соответственно, требования к чистоте жизни и служения ниже, тогда как у монахов – повышенная концентрация святости или по крайней мере борьбы с грехом. Если в обычном приходе в миру творится черт-те что – поп, например, корыстный, и духовной жизни ни у кого не наблюдается, – то это, в общем, объяснимо. Ведь все мы грешные и живем среди соблазнов и искушений мира. А вот когда оказывается, что у монахинь ангельского образа, невест Христовых, которые специально собрались, чтобы спасаться и духовно возрастать, в специальное место, где они ограждены от мирских страстей и где должны быть все условия подвизаться – вот если у них не только процветает порок, но и приобретает еще более уродливые формы, чем в миру… Опять впору задуматься, что же происходит с РПЦ. Эта книга как минимум развенчивает миф о какой-то особенной святости монастырской жизни. Монахини – обычные люди, причем как они пришли в монастырь обычными, так обычными и остаются, а святыми не становятся. И что гораздо важнее – рассыпается иллюзия безусловной спасительности пребывания в монастыре. Если в монастыре что-то пошло не так, то как бы тебя ни благословляли на подвиг старцы, как бы ты ни смирялся и ни терпел, скорее всего, ты нанесешь своей душе вред, и есть все шансы, что непоправимый. Поэтому спасибо Марии за книгу-предупреждение: теперь есть надежда, что те, кто ее прочтет, не будут уже слепо доверять своим духовным лидерам, не отступятся под их давлением от себя, от своей души, от своих собственных отношений с Богом, от своего призвания (монашеского или иного). А для уже ушедших из монастыря «Исповедь» будет поддержкой на пути к реабилитации. Потому что за этим текстом стоит огромная внутренняя работа с собой, со своим сознанием, отравленным в деструктивной среде. Это тяжелый период возвращения к жизни, к профессиональной деятельности, к близким. Спасибо Марии и за этот труд, проделанный ради себя, но в итоге ради читателей и нас всех. Не будь его, такая книга не могла бы быть написана и не могла бы быть написана именно так – чтобы через положительный опыт преодоления созидать в читателях что-то хорошее.

И особенно с пользой для себя прочтут эту книгу любители православной аскетики. Дело в том, что «Исповедь» помогает в приобретении такой святоотеческой добродетели, как рассуждение помыслов, страстей и добродетелей (см. «Лествица», Слово 26), то есть умения различать настоящее от подложного, истинных пастырей от волков, вредное для души от полезного, нормальную духовную пищу от яда. А у православного мейнстрима в нашей стране с этой добродетелью вообще все не очень хорошо и уже давно (как минимум с 20–30-х годов XX века, когда многие верующие из ложно понятого послушания поддержали свое церковное начальство, которое поддержало коммунистов-безбожников). Кстати, о «Лествице» автор пишет с какой-то особой горечью – это одна из немногих ярких эмоций в книге (так-то вообще «Исповедь» написана сдержанно и по-деловому). Автор спрашивает: кто разрешает продавать такую прекрасную рекламную брошюру монашества, как «Лествица», в каждой церковной лавке? Но повесть Марии не оставляет ощущения, что монашество по святым отцам исчерпывается страхом и рабством, которые устроила у себя в монастыре игумения. Это видно в размышлениях автора, в цитатах святых отцов, которые она приводит. За ними стоит, как мне кажется, простой вопрос: пережитое бывшей послушницей в монастыре – это и есть то самое, о чем говорится у аввы Дорофея, Игнатия (Брянчанинова), Илариона (Домрачева) (автора «На горах Кавказа»), у того же Иоанна Лествичника?

Может быть, Мария со мной и не согласится, но «Исповедь бывшей послушницы» – это все-таки тоже реклама монашества, только другого, того, о котором она прочитала в книгах. О многих вещах в своей монашеской жизни автор говорит с большой любовью: немноголюдные службы без торжественности, молитва, осмысленная работа, общение с некоторыми сестрами, забота о животных, ее обращения к Богу, к Евангелию, старания хранить верность монашескому призванию, – все это ей удавалось осуществить, хоть и не благодаря монастырю, а вопреки. Все это помогало ей там выживать и не отчаиваться, хотя и отложило, видимо, ее окончательный уход. Но почему нельзя все эти вещи делать на тот же монашеский лад, но без монастырских стен? В какой-то момент мне даже показалось, что решение найдено – когда Мария с другой монахиней оказались «на свободе» и могли бы продолжать жить монашеской жизнью вдвоем, помогать друг другу, совершать службы самостоятельно, молиться… На фотографиях этого периода, которые Мария тоже выложила у себя в ЖЖ, видна какая-то особенная радость.

Я могу только пожелать нам всем, несмотря на всю утопичность такого пожелания, чтобы повесть Марии о том, как воплощаются идеалы древнего монашества в современных монастырях, продавалась в каждой церковной лавке в комплекте с «Лествицей». Пусть человек, который захотел попробовать жить по-монашески, почитает одно, почитает второе и сделает для себя выбор: мне в какое православие, в какое монашество из этих двух?..

Если бы Мария до того, как стала послушницей, прочитала этот рассказ – что было бы тогда? Помог бы он ей избежать ошибки, но все-таки осуществить свое стремление к монашеской жизни? Если хотя бы одному человеку это удастся после прочтения «Исповеди», значит, бомба попала в стену, загородившую от нас свет.

Алена Чепель, главный редактор сайта «Острова»

Исповедь бывшей послушницы

Всегда побаиваются тех, кто жаждет властвовать над душами. Что они делают с телами?

Станислав Ежи Лец

1

На улице было уже почти темно, шел дождь. Я стояла на широком белом подоконнике огромного окна в детской трапезной с тряпкой и средством для мытья стекол в руках, смотрела, как капли воды стекают по стеклу. Невыносимое чувство одиночества сдавливало грудь и очень хотелось плакать. Совсем рядом дети из приюта репетировали песни для спектакля «Золушка», из динамиков гремела музыка, и как-то стыдно и неприлично было разрыдаться посреди этой огромной трапезной, среди незнакомых людей, которым совершенно не было до меня дела.

Все с самого начала было странно и неожиданно. После долгой дороги на машине из Москвы до Малоярославца я была ужасно уставшей и голодной, но в монастыре было время послушаний (то есть рабочее время), и никому не пришло в голову ничего другого, как только – сразу же после доклада о моем приезде игумении – дать мне тряпку и отправить прямо в чем была на послушание со всеми паломниками. Рюкзак, с которым я приехала, отнесли в паломню – небольшой двухэтажный домик на территории монастыря, где останавливались паломники. Там была паломническая трапезная и несколько больших комнат, где вплотную стояли кровати. Меня определили пока туда, хотя я не была паломницей, и благословение Матушки на мое поступление в монастырь было уже получено через отца Афанасия, иеромонаха Оптиной пустыни. Он благословил меня в эту обитель.

Все с самого начала было странно и неожиданно. Невыносимое чувство одиночества сдавливало грудь – и очень хотелось плакать

После окончания послушаний паломницы вместе с матерью Космой – инокиней, которая была старшей в паломническом домике, начали накрывать на чай. Для паломников чай был не просто с хлебом, вареньем и сухарями, как для насельниц монастыря, а как бы поздний ужин, на который в пластмассовых лотках и ведерках приносились остатки еды с дневной сестринской трапезы. Я помогала матери Косме накрывать на стол, и мы разговорились. Это была довольно полная, шустрая и добродушная женщина лет пятидесяти пяти, мне она сразу понравилась. Пока наш ужин грелся в микроволновке, мы разговаривали, и я начала жевать кукурузные хлопья, стоявшие в открытом большом мешке возле стола. Мать Косма, увидев это, пришла в ужас: «Что ты делаешь? Бесы замучают!» Здесь строжайше было запрещено что-либо есть между трапезами.

После чая мать Косма отвела меня наверх, где в большой комнате стояли вплотную около десяти кроватей и несколько тумбочек. Там уже расположились несколько паломниц и стоял громкий храп. Было очень душно, и я выбрала место у окна, чтобы можно было, никому не мешая, приоткрыть форточку. Заснула я сразу, от усталости уже не обращая внимания на храп и духоту.

Утром нас всех разбудили в 7 утра. После завтрака мы уже должны были быть на послушаниях. Был понедельник Страстной седмицы, и все готовились к Пасхе, мыли огромную гостевую трапезную. Распорядок дня для паломников не оставлял никакого свободного времени, общались мы только на послушании, во время уборки. Со мной в один день приехала паломница Екатерина из Обнинска, она была начинающей певицей, пела на праздниках и свадьбах. Сюда она приехала потрудиться во славу Божию и спеть несколько песен на пасхальном концерте. Было видно, что она только недавно пришла к вере и находилась постоянно в каком-то возвышенно-восторженном состоянии. Еще одной паломницей была бабушка лет шестидесяти пяти, Елена Петушкова. Ее благословил на поступление в монастырь ее духовник. Работать ей в таком возрасте было тяжелее, чем нам, но она очень старалась. Раньше она трудилась в храме за свечным ящиком где-то недалеко от Калуги, а теперь хотела стать монахиней. Она очень ждала, когда матушка Николая переведет ее из паломни к сестрам. Елена даже после трудового дня перед сном читала что-нибудь из святых отцов о монашестве, о котором она мечтала уже много лет.

* * *

Сестринская территория начиналась от ворот колокольни и была ограждена от территории приюта и паломни, нам туда ходить не благословлялось. Там я была всего один раз, когда меня послали принести полмешка картошки. Послушница Ирина в греческом апостольнике должна была показать мне, куда идти. С Ириной мне поговорить не удалось, она непрестанно повторяла полушепотом Иисусову молитву, смотря себе по ноги и никак не реагируя на мои слова. Мы пошли с ней на сестринскую территорию, которая начиналась от колокольни и ярусами спускалась вниз, прошли по огородам и саду, который только начинал расцветать, спустились вниз по деревянной лесенке и зашли в сестринскую трапезную. В трапезной никого не было, столы стояли еще не накрытые, сестры в это время были в храме. На оконных стеклах был нарисован орнамент под витражи, через который внутрь проникал мягкий свет и струился по фрескам на стенах. В левом углу была икона Божией Матери в позолоченной ризе, на подоконнике стояли большие золотистые часы. Мы спустились по крутой лестнице вниз. Это были древние подвалы, еще не отремонтированные, с кирпичными сводчатыми стенами и колоннами, местами побеленными краской. Внизу в деревянных отсеках были разложены овощи, на полках стояли ряды банок с соленьями и вареньем. Пахло погребом. Мы набрали картошки, и я понесла ее на детскую кухню в приют, Ирина побрела в храм, низко опустив голову и не переставая шептать молитву.

Матушка Надежда (до пострига Наталья) более 9 лет назад приняла постриг в монахини Гомельского Свято-Тихвинского монастыря. До этого она 4 года жила в обители в качестве послушницы. Будучи человеком скромным и крайне непубличным, она все же согласилась дать интервью лишь по той причине, что верила: раз Господь свел нас, значит у него на то свои планы.

- Самый первый и самый популярный вопрос: почему вы стали монахиней?

- На этот вопрос нельзя ответить однозначно. Скажу только, что сознательного стремления стать монахиней не было никогда. Все получилось само собой. Я третий ребенок в семье. Родилась семимесячной. Первоначально доктора поставили диагноз "детский церебральный паралич", после – "повреждение шейных позвонков в результате родовой травмы". В детстве мой недуг был практически незаметен окружающим и не доставлял мне неудобств. Но с возрастом симптомы все чаще напоминают о себе, и не скажу, что это меня не беспокоит или не смущает. Однако я научилась справляться со своей болезнью: окончила среднюю школу, параллельно получив специальность швеи, устроилась работать на швейное предприятие в Гомеле для людей с ограниченными возможностями. Шили все: от спецодежды до высококачественных дорогих вещей. Работа мне очень нравилась, платили хорошо.

Правда, до этого пыталась поступить в Гомельское училище бытового обслуживания, но директор предпочел подстраховаться и отказал мне. Я, конечно, немного расстроилась, но рядом всегда была мама, она меня поддержала и сказала, что в конечном итоге все будет так, как надо. И действительно, Господь ни в чем мне не отказывал.

Переехав в Гомель, жила у старшей сестры, посещала церковь. Так незаметно протекли 7 лет. И однажды мои знакомые, зная о том, что я верующая, рассказали мне, что объявлен набор в Слонимское духовное училище. Я прошла собеседование и поступила заочно на катехизаторское отделение. Приходилось нелегко: на протяжении года совмещала работу и учебу. А потом все стало на круги своя. Певчая прихода Сергия Радонежского, где я пела на клиросе, предложила посетить в один из ближайших дней монастырь. До сих пор помню слова настоятельницы, матушки Веры, которые она сказала, когда я собиралась уходить: "Ну что, остаешься с нами?" Она словно видела меня насквозь, а я не могла поверить: неужели матушке нужен такой слабый, больной человек, ведь никто до нее не хотел брать на себя ответственность.

"Некоторые люди не могут не петь или не писать, а я не мыслю себя без служения Богу"

- Как вы сообщили родным о своем уходе?

- Отца к тому времени уже не было: он был ликвидатором на Чернобыльской АЭС и вскоре умер от рака легких. А для сестер это стало полной неожиданностью. Они сперва не поняли меня, осудили, наверное. Но на сегодняшний день у нас все хорошо: приезжают, помогают чем могут. Матери я сказала, как есть: ухожу, мол, в монастырь, благослови меня. Она не противилась. Возможно, у нее было понятие о монастыре, как и у любого другого мирского человека, что обители населяют сплошь святые, добрые монахини, которые будут любить меня и заботиться обо мне. Но это не совсем так. Сюда приходят совершенно разные люди, со своими характерами, взглядами, к каждому нужно найти подход, подстроиться. Нередко возникают разногласия, а порой чуть не война. Да коли б в монастыре все хорошо было да гладко, так в миру б ни одного человека не осталось.

Знаете, у нас даже юмор своеобразный. Как то у нашего духовника отца Антония спросили: зачем монахиням клобук (головной убор)? На что он ответил: "Чтобы люди не видели, как у монашек растут рога". Вот так.

- Так что же вас держит в монастыре?

- Вы знаете, есть такое выражение: Божье произволение. Это про меня: Господь от самого рождения вел меня к этой жизни. Однажды в детстве, переступив порог церкви, моя душа так и осталась там. Думаю, это призвание: так же, как некоторые люди не могут не петь или не писать, так и я не мыслю себя без служения Богу. Я нашла себя в монастыре. А что до раздоров, которые случаются между сестрами, то о них я упомянула лишь с той целью, чтобы показать вам, что жизнь в монастыре – это тяжкий труд, и тут можно погибнуть, а в миру спастись, и наоборот. Все зависит от человека.

- В вашей семье были верующие? Это они воспитали в вас религиозность?

- Знаете, время было неоднозначное: открыто ходить в церковь могли позволить себе разве что пожилые люди, которые не боялись потерять работу. Мать, хоть и верила в Бога, но явно это не показывала, и никто по большому счету моим религиозным воспитанием не занимался. А знакомство с церковью произошло случайно: чисто из любопытства.

Родители знали и отпускали. А ныне покойная бабушка по отцовской линии сказала, что я позорю семью, и если немедленно не прекращу заниматься этим мракобесием, я ей не внучка, а она мне не бабушка. Не подумайте, что я ее осуждаю. Вовсе нет. Бабушку можно понять, такое время было. Но под конец долгой и трудной жизни (умерла она в возрасте 90 лет), после того как похоронила сына, она смягчилась.

Вспоминая свои школьные годы, не припомню, чтобы кто-то из одноклассников чуждался меня из-за того, что я посещаю церковь. Но в целом походы в храм, конечно, не одобрялись, и время от времени мне приходилось выслушивать от некоторых учителей откровенное осуждение.

- Из школьной жизни только это запомнилось?

- Нет, что вы. У меня остались только хорошие воспоминания. Я всех помню и за всех молюсь. Меня неоднократно звали на ежегодные встречи с выпускниками, но, как вы сами понимаете, я вынуждена отказываться от предложений, хотя и приятно, что помнят, не забывают: не хочется смущать их своим внешним видом.

Знакомых встречаю редко, ведь домой я приезжаю только на выходных, чтобы проведать мать. Ей 73 года, и с недавнего времени у нее возникли проблемы со зрением. Врачи настаивают на операции по замене хрусталика, но пока мама отказывается. Говорит: "Сколько Господь отмерит, столько и проживу". Она не понимает, каково это – ослепнуть, а я понимаю: каждый день вижу. При монастыре живет одна такая пожилая женщина.

"Много приходило в монастырь молоденьких девушек, но практически все выбрали супружескую жизнь"

- Что самое тяжелое для вас в монашеской жизни?

Не поверите, но – молитва. Монах должен молиться непрестанно, а мы люди несовершенные, отвлекаемся, и мысли то и дело норовят уйти в сторону. (Смеется. ) Легче нести послушание, выполняя поручения, требующие физического труда: на кухне, в огороде, ухаживая за скотиной. Да и работы в монастыре хватает. На сегодняшний день обитель насчитывает 15 трудниц и 30 монахинь, не считая бабушек, за которыми нужен уход. Рук молодых маловато, поэтому все, в том числе и игуменья, работают много. В Бобовичах у нас скит, в котором проживают постоянно 6 монахинь. Там они ведут хозяйство: 5 коров, курочки. Есть и земельный участок, на котором в сезон мы все работаем. Обеспечиваем себя молоком, творогом, маслом, овощами, а в пост продаем молочные продукты здесь же, в монастыре. У нас есть и своя пекарня, а постный хлеб, который мы выпекаем там, пользуется большим спросом. Кто знает, приходит и покупает. Кстати, в лавке, что располагается в притворе монастыря, работает трудница, и мне почему-то кажется, что она останется с нами. Ей 26 лет, имеет высшее экономическое образование, но выбрала она церковную лавку и пекарню.

Обычно в монастырь приходят, имея за плечами опыт и профессию, по которой чаще всего и продолжают трудиться здесь. У всех идет стаж, мы получаем заработную плату, небольшую, но нам хватает. Распоряжаемся ею по своему усмотрению: и шампунь, и мыло купить надо, да и обувь имеет свойство изнашиваться. Но если есть возможность, мы отдаем деньги в монастырь.

- Вы пришли в монастырь в 24 года. Это поздно или рано? И существуют ли вообще какие-либо ограничения или возрастной предел, после которого вы при всем желании не станете монахиней?

- В монастырь можно прийти в любом возрасте. Для Господа все одинаковы: молод ты или стар, главное, чтобы желание было искренним, помыслы – чистыми, а вера – крепкой. Я сама пришла в монастырь с приличным жизненным багажом. Было все: и горести, и радости, и грехи были. Но я ни о чем не жалею, так как понимаю, через все это нужно было пройти, чтобы снисходительнее относиться к людям, чтобы понять их, пожалеть, дать при случае совет, утешить. А что может знать о жизни юная, неопытная девушка? Ничего. Зато велик соблазн ошибиться, осудить за грехи, отнестись свысока. Вы знаете, я всегда вспоминаю слова настоятеля Свято-Николаевской церкви в Буда-Кошелево отца Сергия, который, когда его спросили, как спастись, ответил: "Коли любишь людей, спасешься, а коли не любишь, то нет тебе спасения".

На моем веку много приходило в монастырь молоденьких девушек, но практически все они выбрали супружескую жизнь. И хорошо, что это случилось до пострига. А ведь случается, что сестры, уже будучи монахинями, понимают, что совершили ошибку и что для монашеской жизни не предназначены. Я лично была свидетельницей подобной трагедии. Но не мне кого-то осуждать: каждый сам за себя ответит перед Богом.

- Мне как человеку мирскому со своим характером и взглядами очень трудно понять и, главное, принять один из монашеских обетов – обет послушания. Честно признаюсь, я настороженно, с опаской можно сказать, отношусь к людям, слепо и беспрекословно исполняющим чьи-то приказы, не думая о последствиях. Не могу понять послушника, который по слову старца сажает рассаду корешками вверх.

- Если вас это утешит, я и сама только читала о подобных послушаниях. Наша настоятельница матушка Вера человек высокодуховный и относится к нам, как к своим чадам, раздавая посильные послушания. Причем мы всегда имеем право выбора. Что касается упомянутого вами примера, то я, как и многие святые отцы, считаю, что послушание должно быть с рассуждением. Не стоит слепо подчиняться своему руководителю: раз Господом тебе был дан разум, ты должен им пользоваться.
Расскажу один случай. Нашу матушку больше интересует молитва, она готова пребывать в ней постоянно. В силу этого все хозяйственные заботы отодвигаются на задний план. А теперь представьте себе: лето, засуха, в огороде все вянет, а поливать нельзя, потому что праздник большой, нужно служить в храме. Матушка непреклонна, а нам трудов своих жалко, пропадет ведь все. И мы на свой страх и риск идем наперекор игуменье.

О повседневной монастырской жизни: ни газет, ни интернета

- Матушка Надежда, расскажите, пожалуйста, о повседневной монастырской жизни. Думаю, читателям будет интересно узнать, чем в течение дня занимаются в обители.

- Утро в монастыре начинается в 5.30 с общего молитвенного правила, литургии, по завершении которых все монахини и послушницы расходятся по своим послушаниям. Под послушанием подразумевается любая работа: готовить еду и мыть посуду, работать в иконописной мастерской, петь на клиросе или преподавать в воскресной школе, кормить больных, одиноких в домах престарелых. Завтракать в обители не принято. Но чаю выпить можно. В 12 часов колокольчик собирает всех на обед в трапезную, после чего сестры могут немного передохнуть и снова продолжить послушание. В 16.45 все идут на вечернюю службу, которая длится до 19 часов. В 21.00 – ужин. С 22.00 – получасовое вечернее правило. Потом матушка с иконой обходит каждую келью, чтобы благословить сестер на сон грядущий. С этого момента у монахинь есть время, которым они могут распорядиться по своему усмотрению: кто устал – отдыхает, у кого псалтырь – идет читать. Лично я очень люблю вязать и читать. Видите, сколько у меня книг?

- Да, но здесь только церковные книги. А светскую литературу вам читать разрешается?

- Нет. Нам нельзя читать ни газеты, ни журналы. Мы не слушаем радио, не смотрим телевизор, не пользуемся интернетом. Единственное, что нам позволено – это мобильная связь. Но многие и ее не принимают. Мне же телефон нужен для связи с мамой.

- Неужели никогда не возникало желания сменить черное одеяние на более веселое, жизнерадостное, а жития святых – на исторический роман, например?

- Не подумайте, что я ханжа или лицемерка, но яркую одежду и в миру не носила: не хотелось привлекать к себе внимание. Я, наверное, другая. А может, из-за своего недуга привыкла ощущать себя не такой, как все. Хотя иной раз могу залюбоваться на людей, одетых красиво и со вкусом. Будучи в отъездах, если под руку подвернется журнал – просмотрю. Не стоит путать простое человеческое любопытство с грехопадением.

- Ожидая своего первенца, я прочла книгу Никоса Казандзакиса "Последнее искушение Христа". По мнению автора, самым сильным искушением были простые человеческие радости: семья, дети. Воплощение Господа, которого герой романа искал всю жизнь, он увидел в своем ребенке. Вас никогда не посещало такое искушение, вам не хотелось почувствовать высшую радость материнства?

- Вы знаете, а ведь мне довелось испытать это волшебное ощущение. Будучи в миру, я попала в больницу, и мой лечащий врач попросил меня ненадолго присмотреть за его шестимесячной доченькой: матери нужно было срочно отлучиться на экзамен. Сначала было боязно сделать что-то не так, но первый страх скоро прошел, а в сердце навсегда поселилась любовь к этому ребенку. Присматривала я за ней около 3-х лет. Сейчас Женя уже студентка архитектурного отделения. Мы по-прежнему близки. Для меня она – мое дитя, моя крестная дочь. А что до искушений – как без них. Да и обитель расположена в городе. Это накладывает свой отпечаток на уклад жизни монастыря. Но я свой выбор сделала осознанно. Вера моя крепка, а коли так, то спасающая рука Господа поднимет и поддержит меня, как это уже было много раз.

Исповедь бывшей монахини Наталья Милантьева: Когда мне было лет 12−13, мама ударилась в православие и стала воспитывать меня в религиозном духе. Годам к 16−17 у меня в башке, кроме церкви, вообще ничего не было. Меня не интересовали ни сверстники, ни музыка, ни тусовки, у меня была одна дорожка - в храм и из храма. Обошла все церкви в Москве, читала отксеренные книги: в 80-х религиозная литература не продавалась, каждая книжка была на вес золота.В 1990 году я закончила полиграфический техникум вместе со своей сестрой Мариной. Осенью нужно было выходить на работу. И тут один известный священник, к которому мы с сестрой ходили, говорит: «Поезжайте в такой-то монастырь, помолитесь, потрудитесь, там цветочки красивые и такая матушка хорошая». Поехали на недельку - и мне так понравилось! Как будто дома оказалась. Игумения молодая, умная, красивая, веселая, добрая. Сестры все как родные. Матушка нас упрашивает: «Оставайтесь, девчонки, в монастыре, мы вам черные платьица сошьем». И все сестры вокруг: «Оставайтесь, оставайтесь». Маринка сразу отказалась: «Нет, это не для меня». А я такая: «Да, я хочу остаться, я приеду». Дома меня никто как-то особо и отговаривать-то не стал. Мама сказала: «Ну, воля Божья, раз ты этого хочешь». Она была уверена, что я там немножко потусуюсь и домой вернусь. Я была домашняя, послушная, если бы мне кулаком по столу хлопнули: «С ума сошла? Тебе на работу выходить, ты образование получила, какой монастырь?» - может, ничего бы этого не было. Сейчас я понимаю, почему нас так настойчиво звали. Монастырь тогда только-только открылся: в 1989-м он заработал, в 1990-м я пришла. Там было всего человек 30, все молодые. В кельях жили по четверо-пятеро, по корпусам бегали крысы, туалет на улице. Предстояло много тяжелой работы по восстановлению. Нужно было больше молодежи. Батюшка, в общем-то, действовал в интересах монастыря, поставляя туда московских сестер с образованием. Не думаю, что он искренне заботился о том, как у меня сложится жизнь. Году в 1991-м в монастыре появилась такая дама, назовем ее Ольга. У нее была какая-то темная история. Она занималась бизнесом, каким - точно сказать не могу, но московские сестры рассказывали, что ее деньги добыты нечестным путем. Каким-то боком она попала в церковную среду, и наш духовник благословил ее в монастырь - спрятаться, что ли. Было видно, что это человек совершенно не церковный, мирской, она даже платок не умела завязывать. С ее приходом все начало меняться. Ольга была ровесницей матушки, обеим было чуть за 30. Остальным сестрам - по 18−20 лет. Подруг у матушки не было, она всех держала на расстоянии. Называла себя «мы», никогда не говорила «я». Но, видимо, она все-таки нуждалась в подруге. Матушка у нас очень эмоциональная, душевная, практической жилки не имела, в материальных вещах, той же стройке, разбиралась плохо, рабочие ее все время обманывали. Ольга сразу взяла все в свои руки, стала наводить порядок. Матушка любила общение, к ней ездили священники, монахи из Рязани - всегда полный двор гостей, в основном из церковной среды. Так вот, Ольга со всеми рассорилась. Она внушала матушке: «Зачем тебе весь этот сброд? С кем ты дружишь? Надо с правильными людьми дружить, которые могут чем-то помочь». Матушка всегда выходила с нами на послушания (послушание - работа, которую дает монаху настоятель; обет послушания приносят все православные монахи вместе с обетами нестяжания и безбрачия. - Прим. ред.), ела со всеми в общей трапезной - как положено, как святые отцы заповедовали. Ольга все это прекратила. У матушки появилась своя кухня, она перестала с нами работать. Сестры высказали матушке, что у нас теряется монашеская общность (тогда еще можно было высказывать). Как-то поздно вечером она созывает собрание, показывает на Ольгу свою и говорит: «Кто против нее, тот против меня. Кто ее не принимает - уходите. Это моя самая близкая сестра, а вы все завистники. Поднимите руки, кто против нее». Руку никто не поднял: матушку-то все любили. Это был переломный момент. Ольга была действительно очень способная в плане добычи денег и управления. Она выгнала всех ненадежных рабочих, завела различные мастерские, издательское дело. Появились богатые спонсоры. Приезжали бесконечные гости, перед ними надо было петь, выступать, показывать спектакли. Жизнь была заточена на то, чтобы доказать всем вокруг: вот какие мы хорошие, вот как мы процветаем! Мастерские: керамическая, вышивальная, иконописная! Книги издаем! Собак разводим! Медицинский центр открыли! Детей взяли на воспитание! Ольга стала привлекать к себе способных сестер и поощрять их, формировать элиту. Привезла в бедный монастырь компьютеры, фотоаппараты, телевизоры. Появились машины, иномарки. Сестры понимали: кто будет хорошо себя вести, будет работать на компьютере, а не землю копать. Скоро они поделились на верхушку, средний класс и низших, плохих, «неспособных к духовному развитию», которые работали на тяжелых работах. Один бизнесмен подарил матушке четырехэтажный загородный дом в 20 минутах езды от монастыря - с бассейном, сауной и собственной фермой. В основном она жила там, а в монастырь приезжала по делам и на праздники. Церковь, как МВД, организована по принципу пирамиды. Каждый храм и монастырь отдает епархиальному начальству дань из пожертвований и денег, заработанных на свечках, записках о поминании. У нашего - обычного - монастыря доход был и так небольшой, не то что у Матронушки (в Покровском монастыре, где хранятся мощи святой Матроны Московской. - Прим. ред.) или в Лавре, а тут еще и митрополит с поборами. Ольга тайком от епархии организовала подпольную деятельность: купила огромную японскую вышивальную машину, спрятала в подвале, привела человека, который научил нескольких сестер на ней работать. Машина ночи напролет штамповала церковные облачения, которые потом сдавали перекупщикам. Храмов много, священников много, поэтому доход от облачений был хороший. Собачий питомник тоже приносил неплохие деньги: приезжали богатенькие люди, покупали щенков по тысяче долларов. Мастерские делали на продажу керамику, золотые и серебряные украшения. Еще монастырь издавал книги от лица несуществующих издательств. Помню, по ночам привозили на КАМАЗе огромные бумажные ролики и по ночам же выгружали книги. По праздникам, когда митрополит приезжал, источники дохода прятали, собак увозили на подворье. «Владыка, у нас весь доход - записки да свечки, все, что едим, выращиваем сами, храм обшарпанный, ремонтировать не на что». Скрывать от епархии деньги считалось за добродетель: митрополит - это же враг номер один, который хочет обокрасть нас, забрать последние крошки хлеба. Нам говорили: все же для вас, вы кушаете, мы вам чулочки покупаем, носочки, шампуни. Собственных денег у сестер, естественно, не было, а документы - паспорта, дипломы - хранились в сейфе. Одежду и обувь нам жертвовали миряне. Потом монастырь завел дружбу с одной обувной фабрикой - там делали ужасную обувь, от которой сразу начинался ревматизм. Ее покупали по дешевке и раздавали сестрам. У кого были родители с деньгами, те носили нормальную обувь - я не говорю, красивую, а просто из натуральной кожи. А у меня мама сама бедствовала, привозила мне рублей 500 на полгода. Сама я ничего у нее не просила, максимум гигиенические средства или шоколадку Матушка любила говорить: «Есть монастыри, где сюси-пуси. Хотите - валите туда. У нас здесь, как в армии, как на войне. Мы не девки, мы воины. Мы на службе у Бога». Нас учили, что в других храмах, в других монастырях все не так. Вырабатывалось такое сектантское чувство исключительности. Я домой приезжаю, мама говорит: «Мне батюшка сказал…» - «Твой батюшка ничего не знает! Я тебе говорю - надо делать, как нас матушка учит!» Вот почему мы не уходили: потому что были уверены, что только в этом месте можно спастись. А еще нас запугивали: «Если вы уйдете, вас бес накажет, лаять будете, хрюкать. Вас изнасилуют, вы попадете под машину, переломаете ноги, родные будут болеть. Одна ушла - так она даже до дома не успела дойти, сняла на вокзале юбку, стала за всеми мужиками бегать и ширинки им расстегивать». Тем не менее первое время сестры постоянно приходили и уходили, их даже считать не успевали. А в последние годы стали уходить те, кто пробыл в монастыре дольше 15 лет. Первым таким ударом был уход одной из старших сестер. Они имели в подчинении других монахинь и считались надежными. Незадолго до ухода она стала замкнутой, раздражительной, начала куда-то пропадать: поедет по делам в Москву, и нет ее два-три дня. Стала срываться, отдаляться от сестер. У нее стали находить коньячок, закусочку. В один прекрасный день нас созывают на собрание. Матушка говорит, что такая-то ушла, оставила записку: «Пришла к выводу, что я не монахиня. Хочу жить в миру. Простите, не поминайте лихом». С тех пор каждый год уходит как минимум одна сестра из числа тех, кто жил в монастыре с самого начала. Слухи-то из мира доносятся: такая-то ушла - и все с ней нормально, не заболела, ноги не переломала, никто не изнасиловал, замуж вышла, родила. Уходили тихо, ночью: по-другому не уйдешь. Если ты средь бела дня с сумками попрешься к воротам, закричат все: «Куда собралась? Держите ее!» - и к матушке поведут. Зачем позориться? Потом приезжали за документами. Меня сделали старшей сестрой по стройке, отдали учиться на шофера. Я получила права и стала выезжать в город на фургоне. А когда человек начинает постоянно бывать за воротами, он меняется. Я стала покупать спиртное, но деньги-то быстро заканчивались, а в привычку уже вошло, - стала потаскивать из монастырских закромов вместе с подружками. Там была хорошая водка, коньяк, вино. Мы пришли к такой жизни, потому что смотрели на начальство, на матушку, ее подругу и их ближний круг. У них без конца были гости: менты с мигалками, бритоголовые мужики, артистки, клоуны. С посиделок они высыпали пьяные, от матушки разило водкой. Потом всей толпой уезжали в ее загородный дом - там с утра до ночи горел телевизор, играла музыка. Матушка стала следить за фигурой, носить украшения: браслеты, броши. В общем, стала вести себя как женщина. Смотришь на них и думаешь: «Раз вы вот так спасаетесь, значит, и мне можно». Раньше-то как было? «Матушка, я согрешила: съела в пост конфетку „Клубника со сливками“». - «Да кто ж тебе сливки туда положит, сама-то подумай». - «Ну конечно, ну спасибо». А потом уже стало на все это насрать. Мы привыкли к монастырю, как привыкают к зоне. Бывшие зэки говорят: «Зона - мой дом родной. Мне там лучше, я там все знаю, у меня там все схвачено». Вот и я: в миру у меня ни образования, ни жизненного опыта, ни трудовой книжки. Куда я пойду? К маме на шею? Были сестры, уходившие с конкретной целью - выйти замуж, родить ребенка. Меня никогда не тянуло ни детей рожать, ни замуж выходить. Матушка на многое закрывала глаза. Кто-то доложил, что я выпиваю. Матушка вызвала: «Где берешь эту выпивку-то?» - «Да вот, на складе, у вас все двери открыты. У меня денег нет, ваших я не беру, если мне мать дает деньги, я на них только „Три семерки“ могу купить. А у вас там на складе „Русский стандарт“, коньяк армянский». А она говорит: «Если хочешь выпить, приходи к нам - мы тебе нальем, не проблема. Только не надо воровать со склада, к нам ездит эконом от митрополита, у него все на учете». Никаких моралей уже не читали. Это 16-летним парили мозги, а от нас требовалась только работа, ну, и рамки какие-то соблюдать. В первый раз меня выгнали после откровенного разговора с Ольгой. Она всегда хотела сделать меня своим духовным чадом, последователем, почитателем. Некоторых она сумела очень сильно к себе привязать, влюбить в себя. Вкрадчивая всегда такая, говорит шепотом. Мы ехали в машине в матушкин загородный дом: меня послали туда на строительные работы. Едем молча, и вдруг она говорит: «Знаешь, я ко всему к этому, церковному, никакого отношения не имею, мне даже слова эти претят: благословение, послушание, - я воспитана по-другому. Я думаю, ты такая же, как я. Вот девчонки ходят ко мне, и ты ходи ко мне». Меня как обухом по голове ударили. «Я, - отвечаю, - вообще-то воспитана в вере, и церковное мне не чуждо». Словом, она передо мной раскрыла карты, как разведчик из «Варианта „Омега“», а я ее оттолкнула. После этого, естественно, она стала всячески пытаться от меня избавиться. Спустя какое-то время матушка меня вызывает и говорит: «Ты нам не родная. Ты не исправляешься. Мы тебя зовем к себе, а ты вечно дружишь с отбросами. Ты все равно будешь делать то, что хочешь. Из тебя не выйдет ничего путного, а работать и обезьяна может. Поезжай домой». В Москве я с большим трудом нашла работу по специальности: муж сестры устроил меня корректором в издательство Московской патриархии. Стресс был жуткий. Я не могла адаптироваться, скучала по монастырю. Даже ездила к нашему духовнику. «Батюшка, так и так, меня выгнали». «Ну и не надо туда больше ехать. Ты с кем живешь, с мамой? Мама в храм ходит? Ну вот и ладно. У тебя есть высшее образование? Нет? Вот и получай». И все это говорит батюшка, который всегда нас запугивал, предостерегал от ухода. Я успокоилась: вроде как получила благословение у старца. И тут мне звонит матушка - через месяц после последнего разговора - и просит тающим голосом: «Наташа, мы тебя проверяли. Мы так по тебе скучаем, возвращайся назад, мы тебя ждем». - «Матушка, - говорю, - я уже все. Меня батюшка благословил». - «С батюшкой мы поговорим!» Зачем она меня звала - не понимаю. Это что-то бабское, в жопе шило. Но я не могла сопротивляться. Мама пришла в ужас: «Ты что, с ума сошла, куда ты поедешь? Они из тебя какого-то зомби сделали!» И Маринка тоже: «Наташа, не вздумай возвращаться!» Приезжаю - все волками смотрят, никто по мне там не скучает. Наверное, подумали, что слишком хорошо мне стало в Москве, вот и вернули. Не до конца еще наиздевались. Во второй раз меня выгнали за романтические отношения с одной сестрой. Никакого секса не было, но к этому все шло. Мы полностью доверяли друг другу, обсуждали нашу поганую жизнь. Разумеется, другие стали замечать, что мы сидим в одной келье до полуночи. На самом деле меня бы и так выгнали, это был только предлог. У других и не такое было. Некоторые крутили с детьми из монастырского приюта. Батюшка еще удивлялся: «Почему вы мальчиков-то завели? Девочек заводите!» Их до самой армии держали, кабанов здоровых. Так вот, одна воспитательница воспитывала-воспитывала - и довоспитывалась. Ее журили, конечно, но не выгнали же! Она потом сама ушла, они с тем парнем до сих пор вместе. Вместе со мной выгнали еще пятерых. Устроили собрание, сказали, что мы им чужие, не исправляемся, все портим, всех соблазняем. И мы поехали. После этого у меня и в мыслях не было вернуться ни туда, ни в другой монастырь. Эту жизнь как ножом отрезало. Первое время после монастыря я продолжала ходить в храм каждое воскресенье, а потом постепенно бросила. Разве что на большие праздники захожу помолиться и свечку поставить. Но я считаю себя верующей, православной и церковь признаю. Дружу с несколькими бывшими сестрами. Почти все повыходили замуж, нарожали детей или просто с кем-то встречаются. Когда я вернулась домой, так радовалась, что теперь не надо работать на стройке! В монастыре мы работали по 13 часов, до самой ночи. Иногда к этому прибавлялись и ночные работы. В Москве я поработала курьером, а потом опять занялась ремонтом - деньги-то нужны. Чему в монастыре научили, тем и зарабатываю. Выбила у них трудовую книжку, мне записали стаж 15 лет. Но это копейки, на пенсию вообще не катит. Иногда думаю: не будь монастыря, я бы замуж вышла, родила. А это что такое за жизнь? Иногда думаю: не будь монастыря, я бы замуж вышла, родила. А это что такое за жизнь? Кто-то из бывших монахов говорит: «Монастыри надо закрыть». Но я не согласна. Находятся же люди, которые хотят быть монахами, молиться, помогать другим - чего в этом плохого? Я против больших монастырей: там только разврат, деньги, показуха. Другое дело - скиты в глубинках, подальше от Москвы, где жизнь попроще, где так не умеют добывать деньги. На самом деле все зависит от игумена, потому что он обладает ничем не ограниченной властью. Сейчас еще можно найти настоятеля с опытом монашеской жизни, а в 90-е их негде было взять: монастыри только начали открываться. Матушка закончила МГУ, потерлась в церковных кругах - и ее назначили игуменией. Как можно было доверить ей монастырь, если она сама не прошла ни смирения, ни послушания? Это какая нужна духовная мощь, чтобы не развратиться? Я была плохой монахиней. Роптала, не смирялась, считала себя правой. Могла сказать: «Матушка, я так думаю». - «Это у тебя помыслы». - «Это не помыслы, - говорю, - у меня, это мысли! Мысли! Я так думаю!» - «За тебя бес думает, дьявол! Ты нас слушайся, с нами Бог разговаривает, мы тебе скажем, как надо думать». - «Спасибо, как-нибудь сама разберусь». Такие, как я, там не нужны. P.S. 12 января 2017 года вышла книга Марии Кикоть "Исповедь бывшей послушницы". Из описания: Полная версия истории бывшей послушницы, прожившей несколько лет в одном из известных российских женских монастырей. Эта книга была написана не для публикации и даже не столько для читателей, сколько прежде всего для себя, с терапевтическими целями. Автор рассказывает, как попробовала идти по пути монашества, попав в образцово-показательный монастырь. Она никак не ожидала, что святая обитель окажется похожей на тоталитарный ад и заберет столько лет существования. «Исповедь бывшей послушницы» – это жизнь одного современного женского монастыря как она есть, описанная изнутри, без прикрас. Вот решил поделится. Я только начал читать книгу (закончил вторую главу), но история уже обещает быть интересной и содержательной. Не буду писать ничего лишнего, а просто оставлю ссылку на ЖЖ Марии, где книгу можно прочесть абсолютно бесплатно, возможно кому-то будет интересно. - ссылка P.S.S. (На всякий случай =) Голосовалка относится не к книге, а к статье.

Я прочла книжку Марии Кикоть. Прекрасная книжка. Великолепный портрет православного истеблишмента и его бесправных зазомбированных рабов: архиерей, священники-духовники, старцы, игуменьи, монахини, послушницы, трудницы, паломники, спонсоры, желающие угодить Богу деньгами на монастырь, – все тут, в сжатой и чеканной форме, прямо статуя в словах. На память потомкам и предостережение живым.

Сразу скажу, что никакой злобы или обиды, или желания отомстить, в коих упрекали Марию иные читатели (а может, они просто и не читали как следует текст? – впечатление скорее такое), я там не увидела. Очень спокойное повествование, я бы даже сказала – флегматичное, с учетом сюжета. Просто, я бы сказала, картина. Художественная фотография реальности как она есть.

(Пока не забыла – в книге есть немного опечаток и пропущенных слов, а также дефект верстки – в одном случае не вынесен текст во врезку. Кстати, эти врезки я бы сделала просто там, где идет соответствующая фраза, и не повторяла ее в тексте, если уж так вообще необходимы врезки – честно сказать, не очень я люблю этот современный прием СМИ. На мой взгляд, было бы лучше в начале каждой главы и в оглавлении дать краткое содержание главы мелким шрифтом, как в дореволюционных книгах часто делали, так было бы удобнее искать потом нужное место, сюжет или цитату, сейчас это очень неудобно. А вообще издано красиво и обложка хорошая.)

Теперь о сюжете. Об этом уже много говорилось, остается повторить, что все это выглядит настолько дико и страшно, что иногда просто начинаешь нервно смеяться – все это кажется чем-то нереальным, цирковым представлением каким-то. И в то же время не возникает никаких сомнений, что все это так и есть в реальности (я большинство схожих явлений сама пронаблюдала и испытала за 26 лет православной жизни в разных условиях, пусть и не всегда в такой концентрации, но легко представить, до чего может дойти то или иное явление в замкнутой среде под руководством и крышеванием психически ненормальных людей) – и все это продолжает происходить прямо сейчас, когда ты читаешь книгу, что весь это православный концлагерь действительно существует, причем отнюдь не в единственном экземпляре, и что в книге далеко еще не все его ужасы показаны. Раньше у нас были чекистские гулаги, а теперь православные. Что называется, россияне развиваются духовно.

Больше всего меня, наверное, поразила история с монахиней, которая умерла в полном одиночестве и никто даже о ней не пожалел и не вспомнил бы, если б заграничная гостья не напомнила. Критики Марии не устают повторять, что она просто «не поняла» превыспренней монастырской духовности и необходимости «подвизаться». Но им можно задать всего один вопрос: христианская духовность – она вообще в чем должна выражаться? Господь Бог сказал: «по делам узнАете их» и в истории о страшном суде у Матфея (25:31-46) совершенно недвусмысленно показал, какие это должны быть дела (и не худо бы иным христианам освежить память: сказано ли там что-нибудь о многочасовых службах? о непрестанном бубнении молитв? о любви к церковному начальству? о безоговорочном послушании? об отдании мозгов в ломбард старцу? о постах и бдениях? итп). Так это что, вот они, дела благочестия? – Сестра во Христе сначала долго мучается от болезни и с трудом может допроситься необходимых лекарств и уколов, никому до нее нет дела, а когда она умирает, игуменья (любящая мать сестрам и все такое, как она себя подает) занята самопиаром перед заграничными гостями и находит для умершей доброе слово лишь под давлением обстоятельств! По-моему, дальше тут уже можно духовности не искать, да и христианства тоже. Все совершенно ясно и понятно, даже и без других подобных примеров, коих в книге пруд пруди. Непонятно только, почему христиане считают это вполне приемлемым. Может, потому, что они и не христиане, а только строят из себя таковых?

С игуменьей Николаей почти сразу становится все понятно – это очевидно психически ненормальный человек, ее надо серьезно лечить и вообще к людям не подпускать, а не ставить во главе огромного коллектива. Собственно игуменья, сама продукт породившей ее системы, вызвала у меня далеко не такое возмущение, как все эти духовники и старцы, через которых постоянно идет поток, пополняющий эти монастыри. Вот кого надо судить без жалости и отправить пожизненно в тюрьму! Сколько из-за них переломано и даже уничтожено жизней и судеб! и сколько еще будет уничтожено и уничтожается прямо сейчас? Это просто настоящие убийцы в рясах, иначе их не назовешь. Только совершенно ненормальный и духовно слепой человек может считать духовным и защищать старца, который выспрашивает у женщин подробности их интимной жизни и отправляет их в рабство в такие монастыри, или священника, у которого для духовных чад, недоумевающих по поводу того, что там происходит, годами не находится никаких слов, кроме «терпи-молись-смиряйся», потому что он сам повязан с этими игуменьями и у них прекрасный взаимный симбиоз, а несчастные поверившие им люди для них на самом деле – никто, винтики в машине. А тут еще и митрополит, который всех покрывает. Целая банда преступников, по какому-то недоразумению навесившая на себя ярлык православия и христианства. Тут христианством и не пахнет.

Здесь некоторые православные даже соглашаются: о да, эти люди – плохие руководители. Но надо было все равно смиряться и терпеть, а не уходить. Мол, если б Мария потерпела, как другие, то все бы поняла, Бог бы ее Сам просветил, она бы прозрела, получила духовный плод итп. На это я скажу, что Мария-то как раз прозрела – я уверена, именно с Божией помощью, – а вот ее критики и носа своего не видят. Св. отцы называли духовную, а тем паче монашескую жизнь «наукой наук» и «искусством искусств». Думаю, никто даже из самых разблагочестивых православных не пойдет учить, например, иностранный язык к человеку, который на нем двух фраз связать правильно не может, или обучаться какому-либо искусству у человека, который в нем ничего толкового не достиг, а только кичится своими якобы знаниями и умениями и требует поклонения себе как великому мастеру, а за всякую критику готов растерзать. Даже если бы православный к такому псевдоучителю и попал случайно, став жертвой рекламы, то, разобравшись что к чему, он не только бы сбежал от него, но еще бы и других людей предупредил, чтобы не покупались на рекламу этого невежды и шарлатана. И он бы не стал годами платить такому шарлатану деньги, уповая, что мол, ничего, хоть он и дурак, но за мое смирение и терпение Господь Сам меня научит этому языку или искусству. Когда же Мария ушла от духовных невежд, не желая расплачиваться за их науку своей жизнью и физическим и психическим здоровьем, а теперь и обличила шарлатанов, православные почему-то возмущаются. Это называется известным словом – лицемерие. А что о лицемерах говорил в Еванглии Бог, тоже известно. Лучше бы эти православные честно ответили на вопрос: они сами-то пошли бы подвизаться в этот монастырь и существовать в таких условиях?

Кое-кто упрекал Марию в наезде на «Лествицу». На мой взгляд, наезд этот совершенно правильный. Я «Лествицу» в свое время перечла несколько раз – сначала с любопытством и частью с недоумением, потом с принятием в целом и иллюзиями, будто я даже там что-то понимаю и могу исполнить, и наконец в последнем ее чтении пару лет назад я совершенно четко поняла, что этой и ей подобным книгам – место на полке с надписью «Византийская литература», а ее содержанию – в диссертации какого-нибудь историка психологии на тему «Психические типы и психопатологические состояния средневекового человека». Разумеется, в «Лествице» при желании можно найти и что-то полезное, пару-тройку или, может, десяток наставлений из нескольких сотен – зацените КПД и подумайте, стоит ли чтение того)) В конце концов в любом хорошем романе можно тоже найти пару-тройку, а то и десяток сентенций, способных принести пользу душе и как-то наставить на ум. Но никто не подает романы в качестве книг, обязательных для духовной жизни. Я прочла довольно много византийской аскетической литературы, написанной в диапазоне от 2 века до 15-го, а также русской более позднего времени, и считаю, что преподавать современному человеку как безусловно спасительное руководство книги, написанные в средние века людьми другой культуры, другого мировоззрения и мировосприятия, с другими представлениями о мире и человеке, другим воспитанием и менталитетом, может только человек глупый либо совершенно безответственный. Если кто-то хочет узнать побольше об устройстве собственного внутреннего мира, психики, мозга, эмоций, реакций, о том, откуда они берутся и что с ними можно сделать и как с ними работать, советую почитать не «Лествицу», а книги хорошего психоаналитика или нейробиолога)) Например, Карен Хорни – а профессиональные психологи подскажут, думаю, и других.

Кстати, в книге Марии безусловно очень ценная глава – 36-я (за нее автору отдельное спасибо!), с выписками из книги Т. Лири и М. Стюарт о признаках деструктивной секты. Под эти признаки, надо сказать, подходит не только монастырь, в котором была Мария, но под многие из них подошло бы и полно древних монастырей, а то даже и вообще церковная организация как таковая в том виде, в каком она сложилась к нашему времени. И тут я хочу сказать о реакции на исповедь Марии со стороны тех, кто полностью согласен с ее оценкой описанных событий, но в то же время говорит, что на самом деле монашество – не такое, церковь – не такая, есть и хорошие монастыри итп. Когда в самом начале интернет-публикации исповеди я поделилась некоторыми отрывками из нее в своем ЖЖ, один читатель тут же привел цитаты из Лествичника и Иоанна Кассиана с примерами, ничем по степени садизма не отличающимися от того, что практикует над сестрами игуменья Николая. «В чем отличие?» - спросил он. В чем – да ни в чем. Некоторые, кажется, считают, что если бы игуменья делала то же самое «с любовью» и настоящей заботой о сестрах, а не с желанием удовлетворить свое больное властолюбие, то результат был бы каким-то другим, т.е. подобные практики в принципе возможны в некоторых случаях. Я же считаю, что они невозможны НИ В КАКИХ случаях. Прошли, как говорится, те времена, и слава Богу. Все мы знаем о нравах и законах средневековья, и едва ли кто-нибудь захотел бы в то время жить. А при этом нравы и законы средневековых монахов почему-то с радостью переносят в наше время, оправдывая это святостью тех монахов. Так и хочется сказать: люди, опомнитесь! вы в своем уме? Надо уже посмотреть трезво на вещи и сказать прямо, что время традиционного монашества и монастырей ПРОШЛО. Об этом говорил еще св. Игнатий Брянчанинов почти 200 лет назад! А с тех пор воды утекло ого-го сколько, и сколько всего произошло. Мир и наши познания о вселенной и человеке за последние сто лет изменились радикально, никаким св. отцам даже еще в начале прошлого века такое и не снилось. После этого люди, все еще упорно цепляющиеся за средневековые формы, могут вызвать лишь недоумение. Такое ощущение, что для некоторых православных монашество важно само по себе, как некая данность, институт, образ жизни, безотносительно того, приводит ли он к желаемым духовным результатам (а не к внешнему восстановлению храмов и зданий, исполнению уставных служб и постов, непрестанном повторении молитвы итп). Вспоминается св. Арсений Великий, у него была одна хорошая духовная практика – периодически он спрашивал себя «Арсений, зачем ты вышел из мира?» Мы – вид homo sapiens, человек РАЗУМНЫЙ. А разумный человек, прежде чем что-то делать, должен спросить себя: а чего я хочу этим достичь? И когда он это делает, он должен анализировать и смотреть: достиг я этими действиями чего хотел или нет? можно ли вообще такими действиями этого достичь?

Зачем человек идет в монастырь? На это дают разные ответы: угодить Богу, замолить грехи, достичь духовного совершенства, приблизиться к Богу, познать Его, соединиться с Ним совершенно. Очень хорошо. Так где же плоды? Добродетели, совершенство, соединение с Богом и пр. – где? Апостол говорит: «трудящемуся делателю подобает первому вкусить от плода». Многие любят говорить о том, что в монастырь идут ради подвигов, что это, мол, особая жизнь, поэтому странно было бы ожидать от нее «курорта». Я с этим даже соглашусь, но опять же спрошу: «некурортная» жизнь это что – самоцель? Христианин живет, чтобы «как следует помучиться» (как сказал один православный из братской Греции)? Т.е. цель духовной жизни – мазохизм? Или все-таки она какая-то другая? Где плод духовный от этой жизни? Что мы видим? Мария и об этом пишет: от такой жизни, от всех этих послушаний, бдений, постов, богослужений, недосыпа и недоедания, всех этих «подвигов во славу Божию» сестры, в т.ч. и она сама, не только не стяжевали никаких особых добродетелей, но становились раздражительными, злыми, больными, засыпали на ходу, лгали, воровали еду, рычали друг на друга и пр. Где же тут духовность? Что приобрели Мария и другие сестры своей монашеской жизнью? Изучили церковный устав? научились петь иссоном? прочли какие-то духовные книги? научились доить коров и пахать на кухне? научились поклоняться игуменье, смиряться перед ней и выживать в женском коллективе? Ну, и что дальше? Это все внешнее. Раньше ты умел фотографировать, а теперь умеешь косить траву и кидать навоз. Раньше ты играл Баха и пел арии, а теперь поешь по крюкам. Раньше ты читал Достоевского, а теперь читаешь Лествичника. Раньше ты варил суп в школьной столовой, а теперь варишь суп в монастырской трапезной. Раньше ты шил для магазина готового платья, а теперь обшиваешь митрополита. Раньше ты боялся босса на своей работе и учился его ублажать, а теперь на его места заступила игуменья. Ты просто сменил декорации. А где же плод духовный? «Арсений, зачем ты вышел из мира?»

И тут мы узнаём, что, о да, сестры кое-чему в самом деле учатся в монастыре. Например, доносам. Откровение помыслов, превращенное в доносы на окружающих и в средство манипулировать другими. Очень духовное умение. Или вот, ежедневные «занятия» – разносы «нерадивым» сестрам, когда все дружно начинают чморить кого-то по мановению игуменской ручки. Еще одно духовное умение. Духовность через край! Собственно, уже этих примеров достаточно. Через всю исповедь проходит сюжет о том, как игуменья пыталась добиться от Марии доносительства при откровении помыслов – и не добилась. Потому что Марии с детства было противно ябедничество. И, несмотря на все давление и все неприятности за свое недоносительство, Мария доносчицей так и не стала. Она пришла в монастырь хорошим человеком – и таким и осталась, несмотря ни на что. Тогда как многие другие сестры рядом с ней благополучно скурвились. Кто их заставлял, спрашивается? Господь Бог? Вот так духовное прозрение! Вот так плоды духовных подвигов! Тут даже и сказать нечего. Какая духовная жизнь, такие и плоды. При этом почему-то эти сестры – «хорошие», раз они до сих пор не ушли из монастыря и «смиряются», а Мария – «плохая». Что-то у православных не то с восприятием реальности. Серьезно не то. Если человек идет в монастырь с целью стать лучше, чем он был, а его там не только не учат, как становиться лучше, но вынуждают становиться ХУЖЕ, делать подлости, причинять зло другим людям, называя это благом, если человек вместо «свободы во Христе» становится рабом фобий, чувства вины и кошмаров, вплоть до того, что вынужден сидеть на таблетках, – то это уже не монастырь и не «училище благочестия», а вертеп, где разумному человеку делать нечего.

Православие подразумевает молитву, аскезу и ритуалы ради духовного совершенствования, которое состоит в исполнение заповедей Христа и достижению состояния: «Всякий, рожденный от Бога, не делает греха, потому что семя Его пребывает в Нем; и он не может грешить, потому что рожден от Бога». Если аскеза и ритуалы приводят не к духовному совершенству, а к садомазохизму, неврозам, психозам и нервным срывам, то такие практики надо выбросить на помойку. И совершенно не важно, сколько святых их раньше практиковало. Мало ли, что кто практиковал. В ветхозаветные времена пророки с блудницами спали и с бубнами плясали, а Илия собственноручно еретиков перерезал, но Христос, когда пришел, сказал ученикам в ответ на такое же предложение: «Не знаете, какого вы духа. – И пошли в другое селение». Нет никаких неизменных практик. Неизменна только ЦЕЛЬ. Если прежним людям некие практики помогали (допустим) стать святым и исполнять заповеди, а теперь они приводят, прямо скажем, к безумию, то такие практики никому не нужны. Практика оправдывает себя только до тех пор, пока она приводит к желаемой цели. Неврозы, психопатию и садомазохизм, кажется, никто никогда целями христианства не ставил.

Православные любят говорить о смирении. Опять же порой кажется, что смирение для них это тоже какая-то самоцель. Т.е. чем больше тебя чморят и смиряют, тем душеполезнее, поэтому нет ничего духовнее, чем придти в такое место, где тебя постоянно будут смирять, это очень душеспасительно! На это хочется заметить, что совершенно у любого человека ВЫШЕ КРЫШИ поводов смиряться в его самой обычной жизни, без всякого монастыря. Вы уже научились принимать реальность такой, какова она есть? Вы можете не раздражаться и не осуждать, когда вас толкнули в транспорте, на вас дыхнули перегаром, на вас наорал босс, вас обхамила продавщица, курьер вовремя не принес заказ, на дороге вас кто-то подрезал, кто-то из близких разбросал вещи по комнате, ваш кот разбил вазу, соседи сверху включили громко музыку, кто-то позвонил и полчаса выносил вам мозг какой-то чушью, на улице мерзкая погода, в интернете кто-то неправ? – Нет, не можете? А ведь все эти поводы для смирения вам Сам Господь Бог посылает – прямо сейчас. Не игуменья и не кто-то там еще. Никуда идти не надо, ни в какой монастырь. Вот они, куча поводов для духовных тренировок – совершенствуйся! Но нет! Это же скучно. Фи. Курьер, продавщица, кот, сосед… Как мелко. Мы даже и не думаем эти поводы для тренировки сознания использовать, мы даже их не замечаем, живем во сне. Раздражаемся, кричим, возмущаемся, жалуемся, спорим, хамим в ответ. Потом мы идем на исповедь и «каемся» в том, какие мы раздражительные. Ах, когда же у нас будет смирение?! Что-то в нашей жизни не то. Духовности мало. Трудно в миру стать духовным, угодить Богу. А пойду-ка я в монастырь! Вот там меня научат смирению! Там-то благодать! Отлично. Человек презрел кучу поводов для обучения духовной науке, посланных ему непосредственно Богом, и поперся в монастырь, чтоб его там учил духовной науке какой-то чувак в рясе, который в этой науке, может, ничего и вовсе не соображает, а тщится удовлетворить свое эго. А тут и ты такой пришел – зачем? Обучаться смирению, угождать Богу? Так у тебя были все поводы к этому и в миру. А сюда тебя привело, скажем прямо, никакое не смирение, а эго и гордыня. Захотелось чего-то особенного. Бури, грома, спецэффектов. А Господь ведь сказал Илии, что Он – «во гласе хлада тонка». А мы Его там не то, что не замечаем, но даже и не хотим замечать. Сосед, кот, продавщица, плохая погода… Да ну, как недуховно. То ли дело монастырь и садист игумен, о-о, вот это да, это очень духовно, это по-христиански.

Высказывались еще сожаления, что Мария и Пантелеимона из Рождествено не ушли и не организовали сами какой-нибудь скит. Мол, подвизались бы там и вели настоящую монашескую жизнь, без этой Николаи и ее дурдома. На это хочется спросить: что такое «настоящая монашеская жизнь» и зачем ее – именно такую – вести? Настоящая монашеская жизнь – это что, вставать ни свет, ни заря, совершать полный круг богослужений, пасти коров, убирать навоз, читать Лествичника и причащаться по воскресеньям? Ну, наверное, это может быть прикольно и приятно так пожить… месяц-два-полгода-год… но ВСЮ ЖИЗНЬ? Это в самом деле подходящая жизнь для человека с высшим образованием, художественным вкусом, интеллектуально и эстетически развитого? Т.е. Господь Бог, создав такого человека – например, Марию, – дал ему таких родителей, среду обитания, возможность получить образование, развиться интеллектуально и культурно… и это только для того, чтобы этот человек все это бросил и «спасался» путем дойки коров, возни с навозом и многочасовых служб в полуразвалившемся храме в какой-то дыре? Других способов жить по-христиански и по-монашески Бог никак, значит, для современного человека не предусмотрел? Только вот это? Никакой тебе светской литературы и культуры, кино, музеев, научных книг, интеллектуальных занятий, а вот читай только тексты, написанные в 7 веке, и руководствуйся ими в своей жизни, пой песнопения, написанные в 9 веке, постись по уставу, изобретенному в 14 веке, дои коров, коси сено… и это все? Именно только так и можно в монашестве угодить Богу?

По-моему, такое лубочное представление о Боге развеивается уже от взгляда на несколько фотографий Вселенной и космических объектов, сделанных телескопом Хаббл))) Существо, создавшее ВСЕ ЭТО, едва ли нуждается, чтобы мы угождали Ему вышеупомянутым образом, так думать – по-моему, означает унижать Его достоинство. Ему от нас ничего этого не нужно. Что Ему может быть нужно, как Великому Уму и Миротворцу, так это совершенствование нашего ума, работа с сознанием и правильное мировосприятие – от которых только и зависит наше поведение по отношению к людям и ко всему, что происходит вокруг. А для работы с сознанием нужна прежде всего осознанная жизнь, а не тупое подчинение неведомо кому и чему и зачем, или механическое бубнение молитвы, пусть и сколь угодно непрестанное, или уж тем более не многочасовые богослужения и еще какие-то внешние действия. Любые внешние действия это только средства, употребление которых должно неизменно поверяться вопросом: «Арсений, для чего ты ушел из мира?» В конце концов Христос не заповедовал ни долгих молитв (даже напротив – сказал, что многословие в молитвах свойственно язычникам), ни досконального соблюдения постов и внешних правил поведения (напротив – сказал, что если наша праведность не превзойдет праведности фарисеев и книжников, которые были усердными соблюдателями всяких канонов и преданий старцев, то мы не войдем в царство небесное), критерием угождения Себе поставил отношение к людям («что сделали им, то сделали Мне»), а о царстве небесном сказал, что оно внутри нас, чтобы это ощутить, дело за малым – пробудиться. «Восстань, спящий, и осветит тебя Христос».

Превозносящие традиционное монашество как «узкий путь» всяких лишений не знают или стыдливо замалчивают один факт. Монастыри и при своем появлении, и тем более в средневековье, вовсе не были местом, куда непременно удалялись на страшные лишения. Совсем напротив – часто люди, приходившие в монастырь, жили там ЛУЧШЕ, чем в миру. Об этом есть хорошая история в патерике об Арсении Великом и монахе, когда монах возмутился, что Арсений дает себе телесное послабление (что это, мол, за великий подвижник?!), а тот спросил его: а сам-то ты как жил до монастыря? И оказалось, что монах тот был пастухом, спал на земле, дрожал от холода, ел что придется итп. А теперь у него и крыша над головой, и еда неплохая, и даже жизнь не так уж трудна – сиди да плети корзины или молись. А я, сказал Арсений, был воспитателем царских детей и спал на золотой кровати, а теперь у меня вот эта циновочка. И в те времена большинство монахов было вовсе не арсениями, а пастухами. Но мало что изменилось и позже, когда монастыри стали множиться, перешли в города, увеличились в размерах. В 9 в. св. Феодор Студит ругал своих монахов, что они ропщут на еду, и указывал, что у них в монастыре никакого недостатка нет, полы из мрамора, прекрасные здания, пожертвования текут, еда приличная, – тогда как в миру многие не имеют и этого! Я уж не говорю о позднейших временах, когда монастыри вообще обзавелись такой собственностью, мама не горюй, монахам работать было вообще почти не надо, т.к. на монастыри пахали деревни приписных крестьян, а монахи, значит, могли заниматься духовной жизнью, молиться чуть не круглосуточно и все такое. И питались они отнюдь не просроченными йогуртами и консервами и гнилым хлебом, а вполне натуральной и свежей пищей. В монастырях было не только удобно жить относительно безбедно и сыто, но еще и откашивать от военной службы. А тут тебя еще и почитают за духовного, на улице кланяются и все такое. Кто бы тебе поклонился, когда ты был пастух Васька, а то и чей-то раб Алексашка? А тут ты уже ого-го, преподобный отец Василий, эконом Александр, лепота! Ты приходил туда, может быть, из крестьян, неграмотный и темный, и мог там научиться читать, а то и писать, петь и прочее. Ну а если не мог или не хотел, так что ж – ты и в миру работал в поле или в мастерской, и в монастыре продолжал заниматься тем же, а то может и меньше, чем в миру, зато больше богослужений, ты служишь Богу, ведешь спасительную жизнь, хорошо-то как. А если ты еще и хорошее светское образование в миру получил, то с большой вероятностью можешь стать игуменом, а то и епископом. Большие монастыри были еще и образовательными центрами, монахи переписывали книги, создавали не только церковные гимны и душеполезную литературу, но и светскую – хроники, поэзию. Т.е. в те времена монастыри были социальными лифтами.

Сейчас они тоже социальные лифты – вниз, и у этой бездны нет дна. Приходит человек с высшим образованием, или музыкант, или художник, или врач, – а его в коровник или на кухню. Читать ничего не моги, кроме «Лествицы» и каких-то старцев сомнительных – да и времени не будет книгу открыть: пока на послушаниях набегаешься да на службах наторчишься в полудреме и полуголодный, уже только до постели добраться и спать. Для человека даже с обычным образованием и средне культурно развитого такая жизнь – не восхождение, а ДЕГРАДАЦИЯ. Человек более-менее образованный просто не может найти для своей личности полное удовлетворение в такой жизни, по совершенно объективным – и независящим от него – причинам. Он неизбежно будет вынужден в какой-то степени умственно и душевно уничтожиться. Я уж не говорю об этих несчастных девочках, которых в монастырь забирают с 16 лет, умственно и душевно неразвитых, и такими они и остаются порой до смерти, инфантильными, запуганными, зазомбированными, – это просто вообще преступление против человечества, еще одно преступление этой религиозной системы. А духовного совершенства от такой жизни, как уже говорилось, видом не видано. Так в чем же смысл?

Я бы, пожалуй, сказала, что есть люди, для которых монастыри в таком виде (при условиях, естественно, нормального, а не николаеобразного руководства) могли бы стать лифтами вверх – это как раз те люди, о которых Мария заметила, что в монастырь их не принимают: алкоголики, бомжи, наркоманы. Вот их бы жизнь в здоровом труде и богослужениях могла бы в самом деле привести в более-менее нормальное состояние и дать какие-то жизненные смыслы и ориентиры. Но заставлять образованных и достаточно культурно развитых людей сидеть на «Лествице» и уборке навоза - это все равно что забивать гвозди микроскопом. И если эти монастыри больше ни на что не способны, то такие монастыри не нужны и их надо закрыть и вообще упразднить как институт.

Кто-нибудь спросит: и монашество тоже упразднить? На это я скажу, что с моей точки зрения монашество может в нашем мире пребывать исключительно в форме личного завета человека и Бога. Монашество это индивидуальное состояние души, которое может быть для человека хорошо только в случае непосредственного божественного призвания на такую жизнь, и которое не требует жизни «в пустыне» как таковой (ну, разве что ты законченный социофоб). Греческое слово «монахос» означает «один, одинокий», и монашество это предстояние человека один на один пред Богом, стремление к Нему, к постоянной жизни в ощущении Его Присутствия, в сознании, что именно это для тебя важнее всего остального (хотя все остальное при этом совершенно не обязательно надо бросать и презирать – все это тоже дано нам Богом, и не надо унижать Его творение и дары). В этом смысле монахом может быть совершенно любой человек, в ком сильно такое стремление – и тут опять же можно процитировать Брянчанинова, что наступает время (наступало т.е. уже в 19 в.!), когда монаха можно будет встретить во фраке, на светских приемах и в городских квартирах. И с этим я совершенно согласна. А полагать монашество в каком-то внешнем образе жизни, монастырских стенах, особой еде, особых продолжительных богослужениях, особых книжках и особых одеждах – это просто игры в ряженых, и ничего больше. «Царство Божие внутри вас» – или нигде.

Напоследок скажу об обвинениях в адрес Марии, что она ушла из монастыря будто бы потому, что «не нашла Бога», ничего не ощутила, не поняла и пр. Говорящие так вообще не знаю, каким местом читали эту книгу. Всё Мария поняла и ощутила, я думаю – если и не в начале своей церковной жизни (там было много психологических эффектов и эмоций, я сама через это прошла, так что знаю, что духовного во всем этом на поверку мало, это большей частью лишь иллюзии духовной жизни да ролевые игры), то по крайней мере во время монашеской жизни в Рождествено. Но если кто-нибудь скажет, что, будь у нее истинный опыт Бога, она бы никогда не ушла из монастыря и из церкви, то я на это только посмеюсь. Истинная встреча Бога на то и истинна, что не зависит ни от каких внешних обстоятельств и антуража, ибо это встреча с Самосущей Самоочевидностью, и она ничуть не потеряет своего значения и тогда, когда человек простится с какой-либо земной организацией, пусть даже он и получил этот опыт во время пребывания в ней. Это вот как раз неистинный опыт ради поддержания веры в него нуждается в подпорке от организации, идеологии, всяких пугалок адом, «гибелью» в миру, божественными карами, бесовскими наваждениями и прочими психологическими манипуляциями в духе тоталитарной секты. Бог же ни в чем подобном не нуждается и нуждаться не может, а кто думает иначе, тот верит не в Бога, а в идола, созданного им по собственному образу и подобию.

При чтении книги может создаться впечатление, что у Марии было настоящее промыслительное призвание от Бога – придти к вере, а потом в монастырь: та история с монастырем у границе Казахстана и то, что было потом. Так как же этот промысел мог привести к такому результату? Да, было призвание и был промысел. И было это именно затем, чтобы Мария увидела своими глазами, что творится в современных «святых обителях» и бесстрашно поведала об этом всем, чтобы православные наконец-то проснулись и задумались, что за «духовную жизнь» они ведут и к кому она приводит – к Богу или в какую-то иную компанию. «Нет ничего тайного, что не стало бы явным», сказал Христос.

«И услышал я голос Господа, говорящего: кого пошлю к людям сим? И я сказал: вот я, пошли меня» (Исайя 6:8). Так что миссия Марии выполнена, и я желаю ей счастья и всего самого хорошего. Человек, который прошел такую мясорубку, не сломался и не озлобился, это действительно достойный человек. И уж точно куда более достойный называться христианином, чем многие любители «духовной жизни» описанные в ее книге.

Наталья Милантьева: Когда мне было лет 12−13, мама ударилась в православие и стала воспитывать меня в религиозном духе. Годам к 16−17 у меня в башке, кроме церкви, вообще ничего не было. Меня не интересовали ни сверстники, ни музыка, ни тусовки, у меня была одна дорожка - в храм и из храма. Обошла все церкви в Москве, читала отксеренные книги: в 80-х религиозная литература не продавалась, каждая книжка была на вес золота.

В 1990 году я закончила полиграфический техникум вместе со своей сестрой Мариной. Осенью нужно было выходить на работу. И тут один известный священник, к которому мы с сестрой ходили, говорит: «Поезжайте в такой-то монастырь, помолитесь, потрудитесь, там цветочки красивые и такая матушка хорошая». Поехали на недельку - и мне так понравилось! Как будто дома оказалась. Игумения молодая, умная, красивая, веселая, добрая. Сестры все как родные. Матушка нас упрашивает: «Оставайтесь, девчонки, в монастыре, мы вам черные платьица сошьем». И все сестры вокруг: «Оставайтесь, оставайтесь». Маринка сразу отказалась: «Нет, это не для меня». А я такая: «Да, я хочу остаться, я приеду».
Дома меня никто как-то особо и отговаривать-то не стал. Мама сказала: «Ну, воля Божья, раз ты этого хочешь». Она была уверена, что я там немножко потусуюсь и домой вернусь. Я была домашняя, послушная, если бы мне кулаком по столу хлопнули: «С ума сошла? Тебе на работу выходить, ты образование получила, какой монастырь?» - может, ничего бы этого не было.Сейчас я понимаю, почему нас так настойчиво звали. Монастырь тогда только-только открылся: в 1989-м он заработал, в 1990-м я пришла. Там было всего человек 30, все молодые. В кельях жили по четверо-пятеро, по корпусам бегали крысы, туалет на улице. Предстояло много тяжелой работы по восстановлению. Нужно было больше молодежи. Батюшка, в общем-то, действовал в интересах монастыря, поставляя туда московских сестер с образованием. Не думаю, что он искренне заботился о том, как у меня сложится жизнь.

Году в 1991-м в монастыре появилась такая дама, назовем ее Ольга. У нее была какая-то темная история. Она занималась бизнесом, каким - точно сказать не могу, но московские сестры рассказывали, что ее деньги добыты нечестным путем. Каким-то боком она попала в церковную среду, и наш духовник благословил ее в монастырь - спрятаться, что ли. Было видно, что это человек совершенно не церковный, мирской, она даже платок не умела завязывать.С ее приходом все начало меняться. Ольга была ровесницей матушки, обеим было чуть за 30. Остальным сестрам - по 18−20 лет. Подруг у матушки не было, она всех держала на расстоянии. Называла себя «мы», никогда не говорила «я». Но, видимо, она все-таки нуждалась в подруге. Матушка у нас очень эмоциональная, душевная, практической жилки не имела, в материальных вещах, той же стройке, разбиралась плохо, рабочие ее все время обманывали. Ольга сразу взяла все в свои руки, стала наводить порядок.Матушка любила общение, к ней ездили священники, монахи из Рязани - всегда полный двор гостей, в основном из церковной среды. Так вот, Ольга со всеми рассорилась. Она внушала матушке: «Зачем тебе весь этот сброд? С кем ты дружишь? Надо с правильными людьми дружить, которые могут чем-то помочь». Матушка всегда выходила с нами на послушания (послушание - работа, которую дает монаху настоятель; обет послушания приносят все православные монахи вместе с обетами нестяжания и безбрачия. - Прим. ред.), ела со всеми в общей трапезной - как положено, как святые отцы заповедовали. Ольга все это прекратила. У матушки появилась своя кухня, она перестала с нами работать.

Сестры высказали матушке, что у нас теряется монашеская общность (тогда еще можно было высказывать). Как-то поздно вечером она созывает собрание, показывает на Ольгу свою и говорит: «Кто против нее, тот против меня. Кто ее не принимает - уходите. Это моя самая близкая сестра, а вы все завистники. Поднимите руки, кто против нее».Руку никто не поднял: матушку-то все любили. Это был переломный момент.
Ольга была действительно очень способная в плане добычи денег и управления. Она выгнала всех ненадежных рабочих, завела различные мастерские, издательское дело. Появились богатые спонсоры. Приезжали бесконечные гости, перед ними надо было петь, выступать, показывать спектакли. Жизнь была заточена на то, чтобы доказать всем вокруг: вот какие мы хорошие, вот как мы процветаем! Мастерские: керамическая, вышивальная, иконописная! Книги издаем! Собак разводим! Медицинский центр открыли! Детей взяли на воспитание!Ольга стала привлекать к себе способных сестер и поощрять их, формировать элиту. Привезла в бедный монастырь компьютеры, фотоаппараты, телевизоры. Появились машины, иномарки. Сестры понимали: кто будет хорошо себя вести, будет работать на компьютере, а не землю копать. Скоро они поделились на верхушку, средний класс и низших, плохих, «неспособных к духовному развитию», которые работали на тяжелых работах.Один бизнесмен подарил матушке четырехэтажный загородный дом в 20 минутах езды от монастыря - с бассейном, сауной и собственной фермой. В основном она жила там, а в монастырь приезжала по делам и на праздники.

Церковь, как МВД, организована по принципу пирамиды. Каждый храм и монастырь отдает епархиальному начальству дань из пожертвований и денег, заработанных на свечках, записках о поминании. У нашего - обычного - монастыря доход был и так небольшой, не то что у Матронушки (в Покровском монастыре, где хранятся мощи святой Матроны Московской. - Прим. ред.) или в Лавре, а тут еще и митрополит с поборами.Ольга тайком от епархии организовала подпольную деятельность: купила огромную японскую вышивальную машину, спрятала в подвале, привела человека, который научил нескольких сестер на ней работать. Машина ночи напролет штамповала церковные облачения, которые потом сдавали перекупщикам. Храмов много, священников много, поэтому доход от облачений был хороший. Собачий питомник тоже приносил неплохие деньги: приезжали богатенькие люди, покупали щенков по тысяче долларов. Мастерские делали на продажу керамику, золотые и серебряные украшения. Еще монастырь издавал книги от лица несуществующих издательств. Помню, по ночам привозили на КАМАЗе огромные бумажные ролики и по ночам же выгружали книги.По праздникам, когда митрополит приезжал, источники дохода прятали, собак увозили на подворье. «Владыка, у нас весь доход - записки да свечки, все, что едим, выращиваем сами, храм обшарпанный, ремонтировать не на что». Скрывать от епархии деньги считалось за добродетель: митрополит - это же враг номер один, который хочет обокрасть нас, забрать последние крошки хлеба. Нам говорили: все же для вас, вы кушаете, мы вам чулочки покупаем, носочки, шампуни.
Собственных денег у сестер, естественно, не было, а документы - паспорта, дипломы - хранились в сейфе. Одежду и обувь нам жертвовали миряне. Потом монастырь завел дружбу с одной обувной фабрикой - там делали ужасную обувь, от которой сразу начинался ревматизм. Ее покупали по дешевке и раздавали сестрам. У кого были родители с деньгами, те носили нормальную обувь - я не говорю, красивую, а просто из натуральной кожи. А у меня мама сама бедствовала, привозила мне рублей 500 на полгода. Сама я ничего у нее не просила, максимум гигиенические средства или шоколадку

Матушка любила говорить: «Есть монастыри, где сюси-пуси. Хотите - валите туда. У нас здесь, как в армии, как на войне. Мы не девки, мы воины. Мы на службе у Бога». Нас учили, что в других храмах, в других монастырях все не так. Вырабатывалось такое сектантское чувство исключительности. Я домой приезжаю, мама говорит: «Мне батюшка сказал…» - «Твой батюшка ничего не знает! Я тебе говорю - надо делать, как нас матушка учит!» Вот почему мы не уходили: потому что были уверены, что только в этом месте можно спастись.А еще нас запугивали: «Если вы уйдете, вас бес накажет, лаять будете, хрюкать. Вас изнасилуют, вы попадете под машину, переломаете ноги, родные будут болеть. Одна ушла - так она даже до дома не успела дойти, сняла на вокзале юбку, стала за всеми мужиками бегать и ширинки им расстегивать».Тем не менее первое время сестры постоянно приходили и уходили, их даже считать не успевали. А в последние годы стали уходить те, кто пробыл в монастыре дольше 15 лет. Первым таким ударом был уход одной из старших сестер. Они имели в подчинении других монахинь и считались надежными. Незадолго до ухода она стала замкнутой, раздражительной, начала куда-то пропадать: поедет по делам в Москву, и нет ее два-три дня. Стала срываться, отдаляться от сестер. У нее стали находить коньячок, закусочку. В один прекрасный день нас созывают на собрание. Матушка говорит, что такая-то ушла, оставила записку: «Пришла к выводу, что я не монахиня. Хочу жить в миру. Простите, не поминайте лихом». С тех пор каждый год уходит как минимум одна сестра из числа тех, кто жил в монастыре с самого начала. Слухи-то из мира доносятся: такая-то ушла - и все с ней нормально, не заболела, ноги не переломала, никто не изнасиловал, замуж вышла, родила.Уходили тихо, ночью: по-другому не уйдешь. Если ты средь бела дня с сумками попрешься к воротам, закричат все: «Куда собралась? Держите ее!» - и к матушке поведут. Зачем позориться? Потом приезжали за документами.

Меня сделали старшей сестрой по стройке, отдали учиться на шофера. Я получила права и стала выезжать в город на фургоне. А когда человек начинает постоянно бывать за воротами, он меняется. Я стала покупать спиртное, но деньги-то быстро заканчивались, а в привычку уже вошло, - стала потаскивать из монастырских закромов вместе с подружками. Там была хорошая водка, коньяк, вино.
Мы пришли к такой жизни, потому что смотрели на начальство, на матушку, ее подругу и их ближний круг. У них без конца были гости: менты с мигалками, бритоголовые мужики, артистки, клоуны. С посиделок они высыпали пьяные, от матушки разило водкой. Потом всей толпой уезжали в ее загородный дом - там с утра до ночи горел телевизор, играла музыка.Матушка стала следить за фигурой, носить украшения: браслеты, броши. В общем, стала вести себя как женщина. Смотришь на них и думаешь: «Раз вы вот так спасаетесь, значит, и мне можно». Раньше-то как было? «Матушка, я согрешила: съела в пост конфетку „Клубника со сливками“». - «Да кто ж тебе сливки туда положит, сама-то подумай». - «Ну конечно, ну спасибо». А потом уже стало на все это насрать.Мы привыкли к монастырю, как привыкают к зоне. Бывшие зэки говорят: «Зона - мой дом родной. Мне там лучше, я там все знаю, у меня там все схвачено». Вот и я: в миру у меня ни образования, ни жизненного опыта, ни трудовой книжки. Куда я пойду? К маме на шею? Были сестры, уходившие с конкретной целью - выйти замуж, родить ребенка. Меня никогда не тянуло ни детей рожать, ни замуж выходить.

Матушка на многое закрывала глаза. Кто-то доложил, что я выпиваю. Матушка вызвала: «Где берешь эту выпивку-то?» - «Да вот, на складе, у вас все двери открыты. У меня денег нет, ваших я не беру, если мне мать дает деньги, я на них только „Три семерки“ могу купить. А у вас там на складе „Русский стандарт“, коньяк армянский». А она говорит: «Если хочешь выпить, приходи к нам - мы тебе нальем, не проблема. Только не надо воровать со склада, к нам ездит эконом от митрополита, у него все на учете». Никаких моралей уже не читали. Это 16-летним парили мозги, а от нас требовалась только работа, ну, и рамки какие-то соблюдать.В первый раз меня выгнали после откровенного разговора с Ольгой. Она всегда хотела сделать меня своим духовным чадом, последователем, почитателем. Некоторых она сумела очень сильно к себе привязать, влюбить в себя. Вкрадчивая всегда такая, говорит шепотом. Мы ехали в машине в матушкин загородный дом: меня послали туда на строительные работы. Едем молча, и вдруг она говорит: «Знаешь, я ко всему к этому, церковному, никакого отношения не имею, мне даже слова эти претят: благословение, послушание, - я воспитана по-другому. Я думаю, ты такая же, как я. Вот девчонки ходят ко мне, и ты ходи ко мне». Меня как обухом по голове ударили. «Я, - отвечаю, - вообще-то воспитана в вере, и церковное мне не чуждо».Словом, она передо мной раскрыла карты, как разведчик из «Варианта „Омега“», а я ее оттолкнула. После этого, естественно, она стала всячески пытаться от меня избавиться. Спустя какое-то время матушка меня вызывает и говорит: «Ты нам не родная. Ты не исправляешься. Мы тебя зовем к себе, а ты вечно дружишь с отбросами. Ты все равно будешь делать то, что хочешь. Из тебя не выйдет ничего путного, а работать и обезьяна может. Поезжай домой».
В Москве я с большим трудом нашла работу по специальности: муж сестры устроил меня корректором в издательство Московской патриархии. Стресс был жуткий. Я не могла адаптироваться, скучала по монастырю. Даже ездила к нашему духовнику. «Батюшка, так и так, меня выгнали». «Ну и не надо туда больше ехать. Ты с кем живешь, с мамой? Мама в храм ходит? Ну вот и ладно. У тебя есть высшее образование? Нет? Вот и получай». И все это говорит батюшка, который всегда нас запугивал, предостерегал от ухода. Я успокоилась: вроде как получила благословение у старца.

И тут мне звонит матушка - через месяц после последнего разговора - и просит тающим голосом: «Наташа, мы тебя проверяли. Мы так по тебе скучаем, возвращайся назад, мы тебя ждем». - «Матушка, - говорю, - я уже все. Меня батюшка благословил». - «С батюшкой мы поговорим!» Зачем она меня звала - не понимаю. Это что-то бабское, в жопе шило. Но я не могла сопротивляться. Мама пришла в ужас: «Ты что, с ума сошла, куда ты поедешь? Они из тебя какого-то зомби сделали!» И Маринка тоже: «Наташа, не вздумай возвращаться!»Приезжаю - все волками смотрят, никто по мне там не скучает. Наверное, подумали, что слишком хорошо мне стало в Москве, вот и вернули. Не до конца еще наиздевались.Во второй раз меня выгнали за романтические отношения с одной сестрой. Никакого секса не было, но к этому все шло. Мы полностью доверяли друг другу, обсуждали нашу поганую жизнь. Разумеется, другие стали замечать, что мы сидим в одной келье до полуночи.На самом деле меня бы и так выгнали, это был только предлог. У других и не такое было. Некоторые крутили с детьми из монастырского приюта. Батюшка еще удивлялся: «Почему вы мальчиков-то завели? Девочек заводите!» Их до самой армии держали, кабанов здоровых. Так вот, одна воспитательница воспитывала-воспитывала - и довоспитывалась. Ее журили, конечно, но не выгнали же! Она потом сама ушла, они с тем парнем до сих пор вместе.Вместе со мной выгнали еще пятерых. Устроили собрание, сказали, что мы им чужие, не исправляемся, все портим, всех соблазняем. И мы поехали. После этого у меня и в мыслях не было вернуться ни туда, ни в другой монастырь. Эту жизнь как ножом отрезало.
Первое время после монастыря я продолжала ходить в храм каждое воскресенье, а потом постепенно бросила. Разве что на большие праздники захожу помолиться и свечку поставить. Но я считаю себя верующей, православной и церковь признаю. Дружу с несколькими бывшими сестрами. Почти все повыходили замуж, нарожали детей или просто с кем-то встречаются.

Когда я вернулась домой, так радовалась, что теперь не надо работать на стройке! В монастыре мы работали по 13 часов, до самой ночи. Иногда к этому прибавлялись и ночные работы. В Москве я поработала курьером, а потом опять занялась ремонтом - деньги-то нужны. Чему в монастыре научили, тем и зарабатываю. Выбила у них трудовую книжку, мне записали стаж 15 лет. Но это копейки, на пенсию вообще не катит. Иногда думаю: не будь монастыря, я бы замуж вышла, родила. А это что такое за жизнь?Иногда думаю: не будь монастыря, я бы замуж вышла, родила. А это что такое за жизнь?Кто-то из бывших монахов говорит: «Монастыри надо закрыть». Но я не согласна. Находятся же люди, которые хотят быть монахами, молиться, помогать другим - чего в этом плохого? Я против больших монастырей: там только разврат, деньги, показуха. Другое дело - скиты в глубинках, подальше от Москвы, где жизнь попроще, где так не умеют добывать деньги.На самом деле все зависит от игумена, потому что он обладает ничем не ограниченной властью. Сейчас еще можно найти настоятеля с опытом монашеской жизни, а в 90-е их негде было взять: монастыри только начали открываться. Матушка закончила МГУ, потерлась в церковных кругах - и ее назначили игуменией. Как можно было доверить ей монастырь, если она сама не прошла ни смирения, ни послушания? Это какая нужна духовная мощь, чтобы не развратиться?Я была плохой монахиней. Роптала, не смирялась, считала себя правой. Могла сказать: «Матушка, я так думаю». - «Это у тебя помыслы». - «Это не помыслы, - говорю, - у меня, это мысли! Мысли! Я так думаю!» - «За тебя бес думает, дьявол! Ты нас слушайся, с нами Бог разговаривает, мы тебе скажем, как надо думать». - «Спасибо, как-нибудь сама разберусь». Такие, как я, там не нужны.

Чем такая система плоха для монашеской жизни? «Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить».

* * *

Книги серии «Религия. Война за Бога»

Вступление

Исповедь бывшей послушницы

1

* * *

"Некоторые люди не могут не петь или не писать, а я не мыслю себя без служения Богу"

"Много приходило в монастырь молоденьких девушек, но практически все выбрали супружескую жизнь"- Что самое тяжелое для вас в монашеской жизни?

О повседневной монастырской жизни: ни газет, ни интернета

Свежие записи

"Много приходило в монастырь молоденьких девушек, но практически все выбрали супружескую жизнь"

- Что самое тяжелое для вас в монашеской жизни?